влагу прямо из лона её и возвращал ей губами в поцелуе, и обмазывал ею себя, свою крайнюю плоть, которой касался и сосков и ануса, водил меж двух полушарий груди, но… так и не побывал в ней!

– Послушай, но почему т а к? – она была счастлива, и лишь немного растеряна необычным, как она считала, для мужчины поведением.

– Хочу, чтобы ты полностью насладилась, понимаешь?

– Нет, – она была обескуражена.

– Мне хочется, чтобы ты получала удовольствие каждой клеточкой, каждым, пусть даже укромным участком тела. Тело женщины ведь само по себе – эрогенная зона. Так почему же ты не можешь получать кайф из каждой-каждой частички себя.

– Но ты, ты же остался… – она чуть замялась, но он весело встряхнул её, и она докончила, – неудовлетворённым. Ты, ты… не кончил!

– Кто ж это тебе, дурашке внушил, что у мужчины каждый раз должна сперма изливаться? Ты ведь об этом, насколько я понимаю, говоришь? Это для женщины оргазмы обязательны. Если же тебе хорошо, то и мне тоже. Даже, если бы я был импотентом, я бы тебя всё равно бы удовлетворил. Ведь потенция не в органе, – он взял в руку свой спокойный член, в ладонь вобрал и яички в волосатой мошонке и слегка потряс, – и не в языке, губах, руках или в гормонах, она в чём-то нематериальном, незримом, непонятном нам, может быть в той силе, что влечёт мужчину к женщине, в том, что пробивает искру между ними, кто знает… А всё это только инструменты этой силы.

И хоть был он всего на десять лет старше, она всегда казалась себе рядом с ним и вправду малышкой, только-только начинавшей что-то узнавать.

Каждый раз «занятия любовью» не были похожи на предыдущие, подчас она по нескольку часов не могла отойти от них, бешено колотилось сердце, а мелкая дрожь, казалось бы, навсегда поселялась в теле. Только молчаливое омовение п е р е д было по-прежнему торжественным. Правда, один-единственный раз была нарушена эта безмолвная ритуальность.

– Малышка! Я тебе сейчас кое-что покажу, но, пожалуйста, не пользуйся этим, обещаешь?

– Да, – удивлённо ответила она.

Он заставил прилечь её к нему на руку, а другой, вернее двумя пальцами углубился в её лоно.

Она закричала, оскорблённая, она не была готова к оргазму, яростному, невесть откуда взявшемуся, с мощнейшим выбросом того, что он называл её женской сущностью.

Когда он выбрался из ванной, она уже была одета.

– Но почему? – он тронул её за плечо.

Она всхлипнула.

– Отчего, отчего ты мне ничего не сказал заранее, – плакала она, – я же не машина, нажал кнопку и получил ожидаемую реакцию.

– Я не хотел тебя обидеть, честно!

– Но ты же знал, что это что-то… механическое!

– Прости! Мне хотелось, чтобы ты как можно больше знала о себе. И обо мне тоже, – добавил он после некоторой заминки.

И от стыдливости, глупой и ненужной, он помог ей избавиться. Долго не могла она привыкнуть к ласкам ануса. Казались они ей чуть ли не кощунственными, что ли.

– Ты не любишь органику, дорогая, а значит жизнь, «живую жизнь», – часто говаривал он, – про дождевых червей, гадов ползучих, про насекомых я уж не говорю. А они ведь прекрасны, эти Божьи твари! Такие же кстати творения, как и мы с тобою. А я люблю и их и твою попку, и те отверстия, что у тебя в глубине. Ты только подумай, как разумно, что для пищи придуманы два отверстия – на вход и на выход. Это гениально!

– Для какой же пищи, – возмущалась она, – на выходе же кал, дерьмо…

– Всё равно пища, но в иной форме, переварившаяся или с остатками непереваренной. Шут с этим со всем, но поверь, эти твои дырочки так же любимы мною, как глаза твои или губы.

– Ой, не надо, щекотно, – смеялась она, уклоняясь от «запретных» ласк. – Чего ты хочешь? – изнеможённо вопрошала.

– Невозможного, наверное, – эти его слова заставили её вздрогнуть. – Тождественности «ты» и «я», а может, взаимного перехода или вечного акта. Точно не знаю чего. Единственное что знаю, и что меня добивает, это то, что секс пределен, экстаз, хотя бы и длительный невозможен, отлёт, чтобы освободиться – немыслим. Знаешь, был такой художник – Рафаэль Санти, так вот он умер, занимаясь любовью, и вероятно в последнее мгновенье почувствовал, что «отлетает».

– Что ты? Что? – забеспокоилась она.

– Ничего, малыш, всё нормально. Со мною такого, увы, а может и к счастью, не случится, – устало заверил он её.

Не прошло месяца после этого разговора, как лежал он в гробу, то ли похожий, то ли не похожий на самого себя. Ей трудно было понять, застившие слёзы размывали его и без того меняющийся облик. Оказалось, что на своём разбитом, видавшем виды, горбатом «запорожце» переезжал он через небольшой мост над засыхавшей, скорее смахивавшей на ручеёк, речушкой и в результате, как было написано в заключении судебно-медицинской экспертизы, острой сердечной недостаточности, потерял управление, и когда машина падала с моста, руль врезался в него до самого позвоночника.

Она сожалела о двух вещах – для себя, что не забеременела от него; для него, что не умер он от сердечного приступа на ней, как Рафаэль.

Много лет после него прожила она, и влюблялась, и с разными мужчинами спала, и замуж выходила, и разводилась… всё было н е т о! Не было е г о, а все остальные, вместе взятые, даже и заменителем, пусть и слабым, быть не смогли.

После тридцати начала быстро стареть – морщинки залегли, кожа стала суховатой, лишь любовники, если их можно было так называть, были всё моложе и моложе.

Как-то случился ей парнишка, лет на двенадцать младше. Сошлась она с ним в первую же ночь, тогда ещё о СПИДе не слыхивали, и спонтанность любовных порывов особо не гасилась. Он понравился ей страстностью и нервностью, и какой-то хрупкой подвижностью. А фетишизм его одновременно смущал и трогал её. Особенно после того, как однажды застала его рыдающим в её ночную рубашку. Поначалу её забавляли и стереотипы его полового поведения: он умолял её надевать прозрачное чёрное бельё и чёрные чулки, именно так он мог обладать ею.

Позже это не представлялось ей ни трогательным, ни забавным, только раздражало. Несколько раз пыталась она порвать с ним, но так и не смогла из-за устраиваемых им истерик. Она уставала, сдавалась, и продолжалась эта нелепая связь. Удивительным представлялась ей и перемена ролей: она была ведущей в их паре, он ведомым, а феминность его поведения прибавляла мужественности