не лучший советчик и что нужно быть предельно спокойной, уверенной в себе, невозмутимой. Она выжидала удобного и уместного случая, так, чтобы, ударив, попасть в цель.

Это случилось в Любляне. Гостиничный лифт, в котором спускалась Ирина Константиновна с ещё несколькими постояльцами, к счастью, иностранцами, застрял между этажами, между вторым и первым. И пока ждали починки, Ирина Константиновна и услыхала, как на первом этаже, в вестибюле, громко разглагольствует и хохочет «девка». И оказалось, что смеётся и просто издевается та над нею, Ириной Константиновной! Если бы не люди находящиеся рядом с нею в кабине лифта, Ирина Константиновна то ли расплакалась бы, то ли захлебнулась бы от беспомощной ярости. А тут приходилось вымученно улыбаться, кивать или качать головой, благодарить за бумажную салфетку или за разовый пластмассовый стаканчик, наполненный минералкой… А та, внизу, продолжала разоряться, под подобострастный мужской хохот.

– Вы только подумайте, наша Ирина Константиновна, учёная старая кошёлка воображает, что сексапильна, неотразима, прекрасна! Вы только посмотрите, как эта старуха, пялится в витрины магазинов, в любое попавшееся зеркало, в любое отражение драгоценнейшей особы, в полнейшем от себя восторге. Только и думает, как кого-нибудь заарканить, власть свою показать. Не понимает никак, что пока свои диссертации защищала, время её и прошло.

– Точно-точно, – время прошло – подтвердили несколько мужских голосов.

– Я и говорю, – продолжала звонко та, – время вышло! И нечего соревноваться с молодыми! Кошёлка! – и все вновь неудержимо-весело засмеялись.

«Мерзавка, блядь, сволочь, сука, да как она смеет тварь!» – взрывалось всё внутри Ирины Константиновны, уклыбающе-кивающей немолодой супружеской паре.

Наконец открылись двери лифта, и невольные узники вышли в вестибюль.

Первой, с кем встретилась глазами Ирина Константиновна были бесстыжие глаза «девки», а рот щерился в презрительной улыбке. Это уже был открытый вызов, и Ирина решилась, несмотря на клокотавший гнев, наконец-то ответить. Но тут подошёл гид, и все пошли на посадку в автобус, мгновение было упущено.

Ночью в номере плакала Ирина от обиды в подушку, и думалось ей, что эта мразь, эта молоденькая потаскушка была в чём-то права, ей бы уже давно пора было иметь и семью и детей, а что у неё-то было в «активе», кроме диссертации: одиночество да три аборта. И ещё было страшно ей самой то, что ещё никого, никогда не ненавидела она так сильно и столь страстно, как эту «девку». Ни мужчин, что бросили её, ни интриганок, что пытались когда-то не допустить её на кафедру, ни многих других, кого она считала своими врагами.

Она так и не смогла уснуть в эту ночь, и, естественно, утром она была непривычно уставшей, потухшей, выглядевшей как-то вяло и старовато. А ведь обычно подтянутая Ирина Константиновна смотрелась моложавой, весёлой и уверенной в себе.

«Девка» победно улыбалась. Она и предполагать не могла, как же внутренне ликовала Ирина Константиновна, ведь она этой бессонной, резиново-тянущейся ночью наконец-то отыскала единственно возможный, настоящий вариант мести. Страшной мести! И теперь только усмехалась, опять же внутренне, глядя на свою торжествующую врагиню. И, проходя мимо той, тихо-тихо, еле слышно прошелестела: «Смеётся хорошо тот, кто смеётся последним». Та, даже если бы захотела возразить, не смогла бы, Ирины Константиновны и след простыл.

Чёрной краски для отчёта «туда», в «контору» об Анне Красиной, о её похождениях в Югославии и не только о любовных, о ведущихся ею не только антисоветских разговорах, но и действиях, Ирина Константиновна не пожалела. Всё в её «докладе» было логично, выверено, взвешено. Над этой бумагой Ирина Константиновна работала так же прилежно и основательно, как раньше над диссертацией. Она знала, что к её «работе» придраться невозможно – всё верно. И только тогда, когда отдала её начальнику первого отдела, Ирина Константиновна наконец-то успокоилась. И забыла обо всём об этом. На целых тридцать лет забыла…

Ночь была такой же тянущейся и бессонной, как и тридцать лет назад, в Любляне. Только теперь это был не люксовый гостиничный номер, а семиместная палата в областной онкологической клинике. Все больные спали (проглотив снотворное) на своих кроватях, только седьмая койка ночью осталась пустой, больную перевезли в другую палату.

Поступила она сюда утром, в палату эту попала только к вечеру, весь день её обследовали (сюда она попала по знакомству, заплатив, правда, солидную сумму). У самого входа в палату на кровати лежало какое-то измождённое, почти скелетное существо, окликнувшее её.

– Ирина?!

Поначалу Ирина Константиновна решила, что это обращение не к ней, но похожая на привидение женщина повторила:

– Ирина Константиновна?!

Тогда-то она и подошла к той.

– Мы с вами знакомы? Я что-то припоминаю, да вот никак вспомнить не могу, – беспомощно глядя на эти живые мощи, забормотала в ужасе Ирина Константиновна.

– Может, и не помните, давно это было, – казалось, что каждое слово даётся больной с трудом, и Ирине Константиновне захотелось, чтобы та уже как можно скорей замолчала.

– В 79 году турпоездку в Югославию помните? Я – Аня Красина, – женщина замолчала, видимо, и произнесённые эти слова отобрали у неё много сил.

«Боже, этого не может быть!» – завопило всё внутри Ирины Константиновны, оглушённой всем сегодняшним днём и приговором к операции (хоть врач её и успокоил, что он постарается, если расположение опухоли позволит, отрезать не всю грудь), и всеми утомительными и болевыми обследованиями, и вот этой внезапной, неожиданной встречей.

– Да, конечно же, конечно, помню вас… тебя, – поправилась Ирина.

– Прости меня, – вдруг удивительно твёрдо, неожиданно твёрдо, – попросила женщина и подняла руку, вернее кость, обтянутую бледной свисающей кожей. Только глаза горели огнём на лице с отсутствующими уже щеками и заострившимся носом. Тогда-то до Ирины дошло, что перед нею умирающий человек.

– Прости меня за всё, – снова хоть и не так твёрдо, но задыхаясь, произнесла та, – зачем я вообще поехала в ту Югославию, у меня после неё вся жизнь не заладилась, всё пошло под откос.

В этот момент и пришли медсёстры с санитарами, и стали перекладывать Красину на носилки.

– Куда это они на ночь глядя унесли её? – ошарашенная всем происшедшим спросила Ирина у остальных больных. Поначалу никто не отозвался, лишь спустя какое-то время одна из женщин нехотя сказала: «В камеру смертников».

– Это как? – снова спросила ничего в этом онкологическом аду не понимавшая Ирина Константиновна.

– Как, как… В одноместную палату. Пора пришла ей помереть.

После этого жуткого сообщения, как показалось Ирине, должна была бы наступить тишина, но нет, женщины начали живо обсуждать между собою какие-то повседневные, будничные проблемы, жизнь продолжалась…

Ирина лежала на своей койке, отвернувшись от всей палаты спиною, и в