– Голубушка Ирина Константиновна, вы ж сами прекрасно и без меня знаете, что если бы вы были не представителем прослойки, интеллигенции этой, а класса-гегемона, то и проблем бы со вступлением в партию не было. Но вы же не фрезеровщица, а старший преподаватель, куда ж вам. И почему вы не замужем, перебираете, никто вам не подходит? А как же мне писать вам характеристику прикажете? Может, вы морально неустойчива, раз не замужем?! И я впросак попаду!

– Я вас прошу, ну очень прошу, вы же мне писали характеристики, и когда я в Болгарию, и в Венгрию ездила, пожалуйста, – она была готова заплакать.

– Ну, во-первых, как в народе говорят: «Болгария – это шестнадцатая республика Советского Союза», и вообще Знаменская ты у нас больше других уже по заграницам поездила, дай и другим, хоть разок съездить.

По его тону она поняла, что начинает начальник раздражаться, и потому поспешила выйти.

Ирине Константиновне Знаменской, кандидату педагогических наук было уже за тридцать, а с личной жизнью всё никак не ладилось. Женихи, за которых время от времени собиралась она выходить замуж, то ли сами решали расстаться с нею, а с некоторыми из них, чего греха таить, она сама расставалась, иногда и совсем незадолго до регистрации. То ли чувствовала что-то не то, а то и тоска, непонятно какая нападала перед самим походом в загс. А ведь была она невеста хоть куда, и статная, и миловидная, и остепенённая, вот-вот должна была она занять должность доцента.

И с приёмом в ряды КПСС у Знаменской тоже не заладилось. Сколько раз подавала она заявление, ведь понимала, что без членства этого ни карьерного, да и никакого другого роста не будет. Всё никак не попадала она в разнарядку, в квоту, что была спущена для интеллигенции. Всегда кто-нибудь да и переходил ей дорогу, никак не складывалось. Единственное, чем утешалась Ирина Константиновна, так это поездками, хотя бы в страны народной демократии. Да надоело ей по странам социалистического лагеря ездить, хотелось чего-нибудь другого повидать. Про то, что капиталистические страны до поры до времени не для неё, она знала и так. Но вот ведь путёвка в Югославию, в страну, как говорили «неправильного» социализма, и та оказалась «закрытой» для неё! Этого она перенести не могла и стала думать, как ей подправить ситуацию, чтобы можно было съездить.

Придя домой, она стала названивать своим знакомым «свободным», т. е. неженатым мужчинам, в голове у неё созрел план фиктивного, временного брака. Это всё были мужчины, с которыми у Ирины Константиновны время от времени были интимные отношения, ведь здоровье требовало разрядки, секса. И потому она не считала эти отношения ни зазорными, ни какими-то неприличными, что ли. В течение вечера она отвергла некоторых за негодностью к исполнению её плана. Но в конце концов что-то стало вырисовываться, и она довольная легла спать.

Утром её вызвали в первый отдел. Там с нею переговорил человек «оттуда». И сделал ей неожиданное предложение. Он попросил её всего-навсего написать отчёт о поездке в Югославию по приезде из этой страны.

– Так вы меня пускаете туда, – обезумевшая от радости Ирина Константиновна даже и не задумалась о совершенно для неё неожиданном предложении.

– Конечно, – подтвердил человек «оттуда».

Говорят, что для счастья нужно немного, и она была почти счастлива таким простым разрешением, казалось бы, неразрешимого её вопроса.

«Всё же я очень везучая, тьфу-тьфу, – думала она, отвечая на приветствия студентов, запивая улыбку компотом из студенческой столовой, – и не нужно придумывать никаких временных браков, а продолжать жить в своё собственное удовольствие».

Ещё на инструктаже перед поездкой она увидала эту девушку. Не увидеть её было невозможно, настолько яркой, слепяще яркой, была она. В первое мгновение Ирина Константиновна не смогла бы даже для себя уяснить, что это – красота или уродство? Девушка как-то пристально-бесстыдно смотрела на мужчину, объяснявшего, как должны себя вести туристы в этой, полукапиталистической стране, и тот смущался, сникал под её взглядом, будто бы не смел поднять на неё глаза.

«Вот, самка! – негодующе думала Ирина Константиновна, – а он, уж зачарованный ею и готов на всё!» Она сама от себя не ожидала прилива чудовищной ненависти к этой девушке. «Хоть бы её не взяли, вычеркнули, неужели никто не видит её, пусть пока и молчаливого, но откровенного блядства! Вот гадина! Ведь опозорит же, наверняка там с кем-нибудь свяжется!» – эти мысли не давали Ирине Константиновне сосредоточиться на том, о чём говорил мужчина-инструктор.

Да и позже, уже дома, она никак не могла отвязаться от мыслей об этой, как она её уже называла, «девке»!

Не выдержала и рассказала о ней пришедшему мужчине, это с ним она нынче занималась для «здоровья» сексом.

– Представляешь, в нашей группе оказалась самая натуральная блядь! И она ещё едет, а ведь точно она не член партии, просто кому-то дала и всё! Вот сука!

– Иришка, да ты ей завидуешь, что ли?! Познакомь, интересно даже, – коротко хохотнул мужчина.

– Дурак! – обиделась она.

Часто потом в поездке вспоминала она слова своего партнёра. И каждый раз не соглашалась с ним. Чему ей завидовать?! Она сама и хороша и сексапильна, что ей другие? Но только, когда ловила устремлённые на «девку» вожделеющие мужские взгляды, от подростков до пожилых мужчин, понимала, что это, наверное, п р а в д а. У той, словно бы постоянно пересыхал рот, и когда медленно она своим алым язычком водила по пухлым губам, Ирина Константиновна чувствовала прилив ярости с немыслимым в себе желанием: разбить эти губы в кровь. Все мужчины тургруппы постоянно окружали вечно смеющуюся девушку, и жалко подхохатывали ей или улыбались её плоским шуточкам. Ирина Константиновна безмолвно возмущалась ими, что они «половой истекают истомою», а то так же беззвучно повторяла, что все они, кобеля, и просто бегают за сучкой с постоянной течкой. А та лениво цедила о себе, что работает она у большого начальника – «секретуткой», и всё это мужичьё заливалось смехом, как будто бы она сказала не очередную пошлость, а нечто остроумное.

Ирина Константиновна давала себе «честное слово», что больше не будет обращать ровным счётом никакого внимания на «девку», что «много чести» той будет, если о ней ещё и думать, но… ничего не могла с собою поделать, и вновь и вновь, и смотрела, и не просто прислушивалась, а ловила каждое подчас и нецензурное словечко той. Часто её подмывало ответить, да так, чтобы разоблачить ту перед всеми, высмеять, унизить, уничтожить… Но сдерживалась, понимая, что гнев –