— Божена, — позвала девушка, когда шаги Влада смолкли.

— Да, Госпожа, — откликнулась вынырнувшая русалка.

Руки ее были изодраны, на скуле малиновым бликом красовался кровоподтек.

Дея торопливо зашла в воду и осмотрела свою сестру.

— Большие ли потери?

— Шесть дев пострадали от обморожения, но они поправятся.

— Что здесь происходило, пока меня не было? — стыдливо спросила Дея.

— Не кори себя, Госпожа, мы сами виноваты в том, что навлекли на себя его гнев. Он пришел незадолго до твоего появления, хотел проверить, верен ли слух о том, что Синий лес опять остался без Хранителя.

— Как он узнал?!

— Когда из леса пропадает Хранитель, жители замечают это рано или поздно, — объяснила Божена. — Наверное, слух о том, что лес стоит притихший, а тебя уже несколько дней никто не видел, дошел до города. Может у Ихаиля есть свой человек в Мрамгоре, а может он вовремя наведался туда. Так или иначе, а Вед прознал, что в замке твориться что-то неладное, а ты пропала. Сопоставил эти два обстоятельства и пришел к правильным выводам. Только вот мы его огорчили, — Божена недобро ухмыльнулась, — сказали, что наша Госпожа цела и невредима, а Мориту свою он вряд ли в ближайшее время увидит. Тут-то он и рассвирепел, заморозил озеро и еще невесть чего мог натворить, если бы Влад его не отвлек. Он, наверное, магию почувствовал, потому и пришел. Не знаю, как он в столь плачевном состоянии собирался его остановить, но бился он не на жизнь а на смерть, и скорее всего, его постигла бы наша участь, не явись ты. О, Госпожа, как ты была хороша! — Божена восторгаясь, закатила глаза. — Настоящая Ладгальд! Такой была и наша первая хранительница — неистовая, стремительная, величественная. В тебе воплотилась вся мощь латгальской крови, и ты быстро учишься управлять своей силой.

— Мотивация хорошая, — отозвалась Дея, погружаясь в озеро.

Влад лукавил, когда говорил Деи, что не силен в искусстве обольщения. Но он действительно прежде не испытывал силу своего обаяния намеренно, в этом просто не было нужды. По-настоящему его занимала лишь ворожба, да еще научные изыскания, которые довольно тесно с ней соприкасались. А то немногое, что ему могли дать женщины, он получал в избытке, не прикладывая ни капли усилий.

У него даже вошло в привычку нарочито-пренебрежительное обращение с девушками. В юности он еще бывал с ними нежен и обходителен, но это усложняло процесс неизбежного расставанья (очень уж скучен и предсказуем был для Веда слабый пол в отличие от его истинных пристрастий). Рано или поздно, а чаще всего рано, ему надоедали даже самыми прелестные девицы. И хоть Влада и не сильно интересовали любовные дела, он все же усмотрел одну простую закономерность; стоило проявить к какой-нибудь особе недвусмысленный интерес, а потом исчезнуть без объяснений, как эта самая особа начинала одолевать его, требуя внимания, а иной раз и чего похуже. Против такого немудреного приема, которым Влад никогда не пользовался нарочно, редко кто мог устоять, нужно было либо совсем не заинтересовать девушку, либо напасть на ту, чье чистое сердце уже было отдано другому.

Вот этот вот простой и единственный как ему казалось способ завоевать мысли Деи, он и избрал. Покинув ее лес, Влад больше не показывался ей на глаза. Неделю за неделей он проводил в мастерской. Выходил Пса, готовил настойки для матери, которая все еще оставалась в замке, даже завершил некоторые опыты, но настоящая работа шла из рук вон плохо.

Ни одной интересной и толковой мысли не рождалось в его голове, сплошной суррогат и имитация. Эта творческая импотенция выворачивала его наизнанку. Влад тщетно пытался искать отдушину в работе с природными материями и стихиями, перерыл все материнские записи о травах и целебных источниках, желая ускорить ее выздоровление, но ни ее самочувствие, ни опыты не могли надолго отвлечь его от мыслей о Госпоже Синего леса.

Теперь он видел ее именно в этой ипостаси, удивляясь как сразу не распознал в ней принадлежности к Хранителям. Может от того, что Дея и сама отрицала в себе эту принадлежность, а может от того, что подсознательно ждал такую как она? Ждал, что, наконец, появиться человек, способный разделить с ним его мысли и стремления. И конечно он не предполагал, что этот человек окажется одним из Хранителей, одним из этих недалёких, надменных, избалованных общественной любовью слуг Багорта. Но Дея была не такой как они, во многом благодаря самому Владу, ведь это он отправил ее расти вдали от дома.

Чем бы ни занимался Влад, куда бы ни шел и с кем бы ни пытался придаваться бестолковым утехам, надолго забыться ему не удавалось, беспросветная одержимость Деей, сводила его с ума. Он изнемогал, раскаляясь в раздражении от того, что потерял контроль над собой, что не может отдаваться работе как прежде, что она больше не волнует его, не возбуждает интерес.

Он был человеком мысли! Той мысли, что выходит за пределы всего объяснимого, смелой, созидающей, грандиозной! А теперь? Он заставлял себя думать о магии, о книгах, об опытах и экспериментах, отгоняя Деин мираж, как жужжащую мух, неутомимо и назойливо кружащую в его голове. Прежняя пустота его души, словно губка вобрала в себя всю ее яркую, звонкую прелесть. А то, что раньше лишало его сна, заставляя просиживать в мастерской до рассвета, вспоминать о еде только на вторые сутки, теперь было всего лишь способом отгородиться от нее, обмануть самого себя, убедить, что все, что окружало его до ее возникновения, по-прежнему составляет костяк его жизни. Но обман этот был грубым и неумелым, Влад чувствовал, что она украла у него его самого, что он впервые в жизни оказался, зависим от другого человека. Он не был к этому готов, он не знал, что с этим делать и как можно проживать день за днем прежнюю жизнь, которая уже давно изменилась, которая ему уже и не принадлежала вовсе.

Родмила приходила к Владу всего раз, он был нарочно холоден с ней, не видя больше возможности обещать ей то немногое, что давал прежде. Смотреть, как уходит из его жизни Родмила, было болезненно. Да она не понимала и не принимала многого во нем и все же была рядом эти долгие три года, став как он теперь понимал, не просто его тихой тенью, но и другом. Влад успел привыкнуть к ее ненавязчивости, нетребовательности и даже к немым укорам, когда он делал нечто такое, что по мнению его добродетельной подруги, было недостойного «великого ума». Влад тихонечко посмеивался над ней в такие моменты, а иногда и специально злил, провоцируя на недостойное поведение. Потеря Родмилы, была равносильна потери Пса, и если бы Влад не выходил своего питомца, то остался бы совсем один в этой камере абсурда, где подмены ценностей происходили столь стремительно, что он не успевал даже осознавать их.

Так неделя за неделей он терял все, что когда-то составляло его жизнь — интерес к работе, любовниц, сон. А Дею так и не получил. Решив выждать некоторое время, он приобрел лишь неуверенность, прыщавую, юношескую неуверенность в себе самом. Он не знал, как подступиться к ней, что сказать, как смотреть, чем заинтриговать. Казалось, кто-то обстругал всезнающего Влада, сметая флер уверенности, как сметает цирюльник первую растительность на еще молодом, безбородом лице. Он был девственно гол в своем непонимании ситуации, он был безоружен перед ней.