Она пугала Яна, он не понимал этой перемены, не мог разглядеть за этим новым и звериным прежнюю Дею, не мог и боялся, что ее больше нет. Он даже не стал спорить, когда она попросила после похорон, оставить ее одну. Только проводил до комнат и помог улечься в постель.

Когда он выходил из ее дома, Влад выглядел уже вполне здоровым, сидел на диване, уперев подбородок в свои долговязые ноги, и провожал Яна нехорошим, сощуренным взглядом.

— Что мучительный разлад идеала с действительностью не дает покоя? — спросил он издевательски, когда Ян был уже в дверях. — Ты серьезно думал, что она твое светлое, доброе, вечное? Нет, я не спорю, света в ней предостаточно, как впрочем, и всего остального.

Ян не выдержал и подойдя к Веду схватил его за лацканы.

— Если ты это видел и раньше, почему волочился за ней как пес?

Влад одернул Яна, небрежно отряхнув рубаху, словно парень мог испачкать ее своим прикосновением, затем встал и вышел на улицу. Ян последовал за ним.

— У меня нет проблем с принятием всего того, что ее наполняет, — просто ответил он, когда дверь за ними закрылась.

— Ой, только не говори, что вы сошлись на любви к идеям о мировой скорби и воссоздании теневой стороны человеческой души!

— Ты еще забыл идею о самоценности творческой жизни, — в такт раздраженному парню ответил Вед.

Ян тяжело вздохнул, понимая, что переспорить Влада ему не удастся, а бить по морде строжайше запрещено.

— Ты действительно умен, — согласился он, наконец, с общественным мнением, — но при этом чудовищно беспринципен. Ты ведь уродуешь ее.

Влад поморщился, будто услышал пошлую и не смешную шутку.

— Я всего лишь помогаю ей вскрыть скорлупку, птенчик вылупляется сам и не по моей прихоти. А то, что он оказался не миленькой шебутной овсянкой, а когтистым сирэном, не моя вина.

— Однажды, ты потеряешься в безднах собственного разума, и ее за собой утащишь.

— А это знаешь ли, большой вопрос, кто кого свалит первым, я ее в бездны разума или она меня в пучину дикого, животного и необузданного?

— Не смей так о ней говорить, — пробасил Ян, наступая на Веда. — она не такая.

— А какая? — не пытаясь уклониться, отвечал Влад. — Золотая и пушистая? Нет, мой друг. Ты думал, знаешь ее всю как она есть? Думал смог изучить ее, просто находясь рядом и наблюдая. Нет, — протянул он, — познать кого-то, можно лишь вступив с ним во взаимодействие.

И тут настало время Яна издевательски скалиться.

— А я и вступил, — проговорил он и вольготно оперся на перила, демонтируя своей расслабленностью превосходство над соперником, который судя по всему, и не подозревал о том, что Ян уже получил заветный плод, за который они оба боролись.

Довольный своей выходкой, парень все шире улыбался, наслаждаясь эффектом. Влад как-то постепенно обледенел, глаза его из матово угольных, превратились в сверкающие черные шары. Он вобрал в себя воздух и медленно выдохнув, проговорил тихо и устало:

— Вы оба этого еще не осознали, но дав то, чего ты так желал, она тебя наказала.

— Завидуй молча, жердь, — презрительно хмыкнул Ян, окидывая соперника смеющимся взглядом. — Ей не за что меня наказывать.

— Ошибаешься, — промурлыкал Влад. — Своей любовью ты разрушил вашу псевдо-семейную идиллию.

Ян только посмеялся ему в ответ.

— Ты не понимаешь о чем говоришь, потому что ты не знаешь ее, как знаю я. Какое же это наказание?! Это самое яркое и сладкое, что есть у меня в жизни.

— И каково тебе будет знать, что самое яркое и сладкое прошло, когда она бросит тебя? — выплюнул в блаженное лицо парня Влад. — Кто может быть у тебя после… — договаривать он не стал, потому что в этот момент дверь открылась, и в желтоватом световом прямоугольнике возникла фигура Деи.

Девушка замерла, настороженно вглядываясь в лица разговаривающих.

— Беседуете? — поинтересовалась она.

— А ты не видишь? — отозвался Ян.

Она кивнула.

— Не мутузите друг друга и на том спасибо.

Влад бросил на нее ледяной взгляд и зашел в дом.

— Что ж, я, пожалуй, пойду, — дергано проговорил Ян, — мне тоже отдых не помешает.

— Ян, — позвала она.

Парень подошел. Дея уткнулась головой и ладошками в его грудь. Как раньше, как в детстве, когда ее кто-то обижал, и она шла к нему, прижималась к его щуплой тогда еще грудь, и влажнила футболку своими детскими слезками.

Сейчас Дея не плакала, и Яна это пугало. Он поднял ее лицо и посмотрел на него, выискивая ту Дею, которая еще вчера была с ним. Где-то под мутноватой маской ненужного нового, еще пряталась та яблочная девчонка, та лакомая, приносящая блаженство Дея. Он осторожно поцеловал ее, пробуя на вкус то, с чем теперь придется мириться, но к его удивлению ничего не изменилось. Она была такая же теплая и мягка только немного скованная, будто инеем прихваченная.

«Это пройдет, — подумал Ян, — сегодня она потеряла сестер. Это пройдет», — утешал он себя, покидая ее лес.

Она спустилась проверить Влада, полагая, что Ян уже ушел, но Веда не оказалось на месте. Его плащ и сапоги были здесь, но их хозяин исчез. Впрочем, то, что он ушел не далеко, она поняла почти сразу, за дверью раздавались голоса, и она поспешила проверить, не убиваю ли друг друга те, кого она никак теперь не могла потерять.

Они стояли на террасе и подозрительно мирно беседовали. Деи даже показалось, что ее появление разозлило их. А потом Влад поднял на нее глаза и так обморозил своим черным как ночь взглядом, что она сразу поняла — он уже знает об их с Яном близости.

Но она не боялась ни холодной злости Веда, ни ревности своего любовника, все ее естество сейчас было готово отрицать любую действительность. Она больше не могла горячо и живо реагировать на происходящее, как делала это прежде. По телу и душе уже разлилась та чудодейственная анестезия, которая приходит как защитный кокон, в который если не спрячешься, то погибнешь.

Все произошедшее еще не в полной мере осело в ее сознании. Она понимала, что Ихаиль сбежал, что двенадцать ее сестер погибли, что спас их Влад, и она ни за что теперь не отпустит от себя этого несносного мужчину, не смотря на то, что он узнал о ее отношениях с Яном. Все это она понимала, понимала, но не осознавала в полной мере. Наверное, именно поэтому она и ходила теперь, как правильно заметил Ян, словно инеем прихваченная.

Она была нежной весенней травинкой, только пробившейся на свет, впервые почувствовавшей ласку солнца и холод ветра, травинкой, готовящейся к настоящей жизни и не догадывающейся, что готовой к ней быть нельзя. Даже если ты знаешь, что идет беда, тебе все равно суждено будет застыть, скованной в жестокий лед отчужденности — защиту от невыносимой реальности. А если не придется — то не миновать беде.