Рота развернулась в линию и медленно побежала к далекомуредуту, над которым еще пуще завздыбились земляные фонтаны.

— Ну, сейчас он им даст, — сказал кто-то рядом.

Вдали на поле уже вовсю рвались снаряды, стало плохо видноиз-за стелющегося по земле дыма, но Варина рота пока бежала исправно, и по нейникто, кажется, не стрелял.

— Давай, Семенцов, давай, — шептала Варя, сжавкулаки.

Вскоре за спинами развернувшихся колонн разглядеть «своих»стало уже невозможно. Когда открытое пространство перед редутом наполнилосьбелыми гимнастерками до середины, прямо по людской массе аккуратными кустамивстали разрывы: первый, второй, третий, четвертый. Потом, чуть ближе — еще раз:первый, второй, третий, четвертый. И еще. И еще.

— Густо чешет, — услышала Варя. — Вот тебе иартподготовка. Не форсить надо было с этой дурацкой психологией, а лупить безпередыха.

— Побежали! Бегут! — Казанзаки схватил Варю заплечо и сильно сжал.

Она возмущенно взглянула на него снизу вверх, но поняла, чточеловек не в себе. Кое-как высвободилась, посмотрела на поле.

Оно скрылось за пеленой дыма, в котором мелькало белое илетали черные комья земли.

На холме притихли. Из сизого тумана молча бежала толпа,обтекая наблюдательный пункт с обеих сторон. Варя увидела красные пятна нагимнастерках и вжала голову в плечи.

Дым понемногу редел. Обнажилась долина, вся в черных кругахворонок и белых точках гимнастерок. Приглядевшись, Варя заметила, что точкишевелятся, и услышала глухое, словно идущее из самой земли подвывание — как рази пушки стрелять перестали.

— Первая проба сил закончена, — сказал знакомыймайор, приставленный к журналистам от главного штаба. — Крепко заселОсман, придется повозиться. Сейчас еще артподготовочка, а потом снова«ура-ура».

Варю замутило.

«Русские ведомости» (Санкт-Петербург),

31 августа (12 сентября) 1877 г.

«… Отважный юноша, помня отеческое напутствие горячолюбимого командира, воскликнул: „Умру, Михал Дмитрич, но донесение доставлю!“Девятнадцатилетний герой вскочил на своего донца и понесся по овеваемойсвинцовыми ветрами долине, туда, где за притаившимися башибузукамирасполагались главные силы армии. Пули свистели над головой всадника, но онлишь пришпоривал горячего коня, шепча: „Быстрей! Быстрей! От меня зависитсудьба сражения!“

Однако злой рок сильнее отваги. Грянули выстрелы из засады,и доблестный ординарец рухнул наземь. Обливаясь кровью, он вскочил и с клинкомв руке ринулся на басурман, но уж налетели на него черными коршунами жестокиевраги, повалили и долго рубили шашками безжизненное тело.

Так погиб Сергей Берещагин, брат знаменитого художника.

Так увял многообещающий талант, которому не суждено былорасцвесть в полную силу.

Так пал третий из гонцов, отправленных Соболевым кГосударю…»

В восьмом часу вечера она вновь оказалась на знакомой развилке,но вместо хриплого капитана там распоряжался такой же осипший поручик, которомуприходилось еще горше, чем предшественнику, потому что теперь приходилосьуправлять двумя встречными потоками: на передовую по-прежнему тянулись повозкис боеприпасами, а с поля боя вывозили раненых.

После первой атаки Варя смалодушничала, поняв, что второйраз подобного зрелища не вынесет. Уехала в тыл, а по дороге еще и поплакала —благо никого из знакомых рядом не было. Но до лагеря не добралась, потому чтостало стыдно.

Мимоза, кисейная барышня, слабый пол, ругала она себя. Зналаведь, что на войну едешь, а не в Павловское на гуляние. И еще очень уж нехотелось доставлять удовольствие титулярному советнику, который, выходит, опятьоказался прав.

В общем, повернула обратно.

Ехала шагом, сердце тоскливо замирало от приближающихсязвуков боя. В центре ружейная пальба почти стихла и грохотали только пушки,зато с Ловчинского шоссе, где сражался отрезанный отряд Соболева, беспрерывнодоносились залпы и неумолчный рев множества голосов, едва слышный на такомрасстоянии. Кажется, генералу Мишелю приходилось несладко.

Варя встрепенулась — из кустов на дорогу выехал забрызганныйгрязью Маклафлин. Шляпа съехала на бок, лицо красное, по лбу стекает пот.

— Ну что там? Как идет дело? — спросила Варя,схватив лошадь ирландца под уздцы.

— Кажется, хорошо, — ответил он, вытирая щекиплатком. — Уф, заехал в какие-то заросли, насилу выбрался.

— Хорошо? Что, редуты взяты?

— Нет, в центре турки устояли, но двадцать минут назадмимо нашего наблюдательного пункта пронесся галопом граф Зуров. Он оченьторопился в ставку и крикнул только: «Pobeda! My v Plevne! Nekogda, gospoda,srochnoye doneseniye!» Мсье Казанзаки пустился за ним вдогонку. Этот господин —большой честолюбец и, верно, хочет быть рядом с носителем счастливой вести —вдруг и ему что-нибудь перепадет. — Маклафлин неодобрительно покачалголовой. — Ну, а господа журналисты немедленно бросились врассыпную — ведьу каждого на такой случай есть свой человечек среди телеграфистов. Уверяю вас,в эту самую минуту в редакции газет уже летят телеграммы о взятии Плевны.

— А вы что же?

Корреспондент с достоинством ответил:

— Я никогда не суечусь, мадемуазель Суворова. Сначаланадо всесторонне выяснить подробности. Вместо коротенького сообщения я пришлюцелую статью, и она попадет в тот же утренний выпуск, что и их куцыетелеграммы.

— Значит, можно возвращаться в лагерь? —облегченно спросила Варя.

— Полагаю, да. В штабе мы узнаем больше, чем в этойсаванне. Да и стемнеет скоро.

Однако в штабе ничего толком не знали, поскольку из ставкиникаких сообщений о взятии Плевны не поступало — наоборот, выходило, чтонаступление отбито по всем главным пунктам и потери какие-то астрономические,не менее двадцати тысяч человек. Говорили, что государь совсем пал духом, а навопросы об успехе Соболева только махали рукой: как мог Соболев с его двумябригадами взять Плевну, если 60 батальонов центра и правого фланга не сумелизанять даже первой линии редутов?

Получалась какая-то ерунда. Маклафлин торжествовал, довольныйсвоей осмотрительностью, а Варя злилась на Зурова: хвастун, враль, наплелневесть что, только всех запутал.