— Не дай его обидеть, — добавил король, — помни.

Бурчак спросил наполовину меня, наполовину как бы королевское желание, под каким именем меня записать.

Пан повернулся ко мне.

— Яшко меня звали, — пробормотал я, — больше не знаю.

На этом кончилось, потому что король уже, словно ему этого было достаточно, отвернулся, а Бурчак потянул меня с собой.

Меня вписали в реестр, дав имя Орфана, что должно было означать сироту.

Каковы были мои начинания в придворной службе, описывать не стоит. Человек везде, прежде чем с ним освоятся и прежде чем он привыкнет к людям, должен много пережить; также было и со мной.

Мальчики на службе короля, которые уже раньше были на дворе и знали повадки, велели мне окупить себя разными услугами по отношению к ним. Поначалу даже шло тяжело, но когда Бурчак пару раз за меня заступился, а король бросил доброе слово, это постепенно наладилось.

С королём, а иногда и с молодой королевой мы ходили в костёл, где меня клирики и ксендзы из дворца епископа узнали. Мой побег был уже разглашён, а когда оказалось, что я был принят ко двору, не понимали, как это произошло. Бояться было уже нечего. Кардинал умер, никому, как мне казалось, дела не было, где я буду пребывать и размещусь. Поэтому я мог мечтать, что позже стану оруженосцем у рыцарей, к которым тогда тянулось моё сердце.

На панском дворе я мог лучше ко всему присмотреться, на что раньше поглядывал издалека и знал больше по слуху, чем по собственному суждению.

Мне казалось, что со смертью кардинала окончится эта война, которую он вёл против короля, но его дух, который так долго предводительствовал костёлом, пережил его. Тенчинские, Мелштынские, многие из панов, много прелатов и каноников так же непреклонно, недоверчиво и непримиримо выступали, как при жизни епископа Збышка. Олесницкие, родня его, соединённая с ними многими узами, примириться не хотели.

Король так же, как в Гнезне и Пжемысли, велел выбирать епископов по своему усмотрению, и после смерти кардинала также послал в краковский капитул, чтобы выбрали Стжепинского. Так и случилось, но в этом Казимир разочаровался.

Если бы и более смелый, чем он, после кардинала получил Краковское епископство, ему было бы тяжело его поднимать. Капитул был Збышковский, сопротивление в нём уже стало пороком. Епископ не мог себе проложить новых дорог. Поэтому немного позже, когда король от всех костёлов потребовал серебро на войну против пруссаков, Стжепинский, хоть, может, дал бы его, как другие, должен был сопротивляться, стоял твёрдо и выдать серебро отказался.

Само же это королевское требование, чтобы костёл и духовенство способствовали обороне страны, создало ему только новых неприятелей. Уже вошло в обычай всё сваливать на короля, обвинять его в каждом поражении и, что случалось плохого, приписывать ему.

После смерти кардинала колокол, называемый Збышком, сорвался и упал, это сразу приняли за знак Божьей мести, а когда потом тот пожар, что начался в доме оружейника Томаша, обратил в пепел улицы Гродскую и Канонную, костёлы Св. Петра, Св. Енджея, Св. Марцина и Св. Магдалены, коллегиум юристов и более ста домов, — говорили, что король был в этом виноват, потому что дал привилегии евреям.

Во время этого пожара и у нас в замке был немалый страх, так как горело сильно, а ветер нёс на замок сорванные остатки крыш, и нужно было быть очень бдительным, чтобы защитить деревянные здания, от которых занялись бы другие.

Трудно описать и рассказать, на что я насмотрелся в те времена, и как много пережил молодой король, и с какой он силой духа и терпением всё преодолевал, никогда не жалуясь. Он имел при себе маленькую кучку верных, которая шла, послушная ему, туда, куда он указывал, но против него могущественных панов, рыцарства, духовных лиц было гораздо больше.

Поддержкой и утешением для него была именно та женщина, о которой во время свадьбы разгласили, что не понравилась королю, и он жаловался, что ему её сосватали. Нужно было видеть, как она умела, не раздражая его, не терзая никого, утешать, веселить, добавляя отваги и оказывая некое влияние на его ум.

Когда мы с королём не раз путешествовали, ездили на собрания шляхты в Пиотрков, в Брест, в Литву, и там поили его желчью и уксусом, аж жалость брала, тогда к нему присоединялась королева и добавляла ему надежду своим мужеством, к нему возвращалось более весёлое расположение. Женщина была, может, более знающей, чем многие клирики, жадно читала книги, любила разговаривать с мудрыми людьми, а имела такой дар привлекать к себе всех, что врагов у неё не было.

Внешне в дела страны она совсем не вмешивалась, не говорила о них, хотя, видимо, её молчание больше значило, чем уговоры и просьбы старой королевы-матери. Ибо та не давала сыну покоя, горячо всё принимая к сердцу, собирая всякие слухи, подозревая людей, пробуждая тревоги, то склоняя к согласию, то к мести. Такой имела ум и горячую кровь, которые ей никогда не давали покоя. А поскольку в своё время она много делала и даже кардинала умела склонить на свою сторону, ей казалось, что и теперь должна руководить королём. Казимир уважал её и слушал, когда мог, но был он такой человек, которого против его убеждений никто не толкал. Промолчал, а своё сделал.

Гораздо более ловкая молодая королева знала, что можно и нужно, а, так как любила мужа, разделяла его мысли.

Король ни одного дня никогда не бездельничал, а если хотел отдохнуть, сразу ехал на охоту, потому что её очень любил. Милее всего ему было, когда мог попасть в Литву, но завистливые поляки его сразу оттуда отзывали. Вырывали его себе, потому что Литва уже жаловалась, что он слишком много отдавал себя Польше, а там находили, что слишком мало.

В этом году после съезда в Корчине, когда мы с королём и королевой ехали в Литву, пришла новость, что в Венгрии умер благочестивый муж Иоанн Капистран, по которому было великое горе, но его сразу провозгласили святым.

В Кракове на короля бросили новую клевету за дело, в которое он вовсе не вмешивался. Миколай из Турска, которого прозывали Краковским схоластиком, со своим двоюродным братом Миколаем из Гнойник, также каноником, вступили в конфликт с местными купцами. Мещане утверждали, что они себе тайно присвоили бархат и кое-какие деньги.

Дело получило огласку. Мещане, зная, может, что король был в войне с духовными лицами, больше себе позволяли, чем когда-либо. Это может быть. Угрожали этим духовным лицам,