— Если хочешь, можем завести ребенка… — Это была совсемуж новая тема; похоже, Лена в пылу ярости пережала Гжесю какую-нибудь артерию,снабжающую кровью головной мозг: ничем другим объяснить возникновение темы сребенком было невозможно.

— Заводят вшей в голове.

— Ну, положим, вши сами заводятся, — Гжесь былсама кротость. — А ребенок для полноценной семьи необходим…

— Мы — неполноценная семья. Мы вообще не семья.

— А штамп в паспорте? — тут же нашелся Гжесь.

— Паспорт можно потерять.

— А запись в книге актов гражданского состояния?.. Ятебя люблю.

— Пошел к черту, — сказала Лена, захлопывая засобой дверь.

…Остаток ночи она проплакала в кабинете отца. Он так иостался «кабинетом отца», хотя прошло уже шесть лет. Наверное, она была неочень хорошей дочерью и не самым достойным представителем фамилии Шалимовых.Слабая и потерянная, она дала Гжесю возможность распатронить всю квартиру,вынести семейные реликвии, собиравшиеся не одним поколением. И даже самапомогала мужу по мере сил (это было самым постыдным из всех самых постыдных ее воспоминаний).И только кабинет отца остался нетронутым. Он запирался на ключ, и Гжесь за пятьлет супружества ни разу не переступил его порог. Лена скорее бы умерла, чемпозволила кому-то хозяйничать здесь. Тем более Гжесю.

Время в кабинете остановилось. Вернее, Лена сама остановилаего: большие часы в углу показывали восемь часов пятнадцать минут утра. Тогосамого утра, когда умер отец.

Лена набросила на плечи домашнюю куртку отца, завернулась вего любимый плед и устроилась в самом уголке дивана.

От куртки шел неясный и почти неуловимый запах дорогоготабака. Табак стоял тут же, на низеньком столике, в жестяной коробочке. Иназывался «Клан». Отец курил этот табак всегда; менялись трубки («отдыхали»,как говорил отец), но табак оставался неизменным. В пору бешеной постели сГжесем Лена пыталась приучить его к трубке. Но ничего хорошего из этого невышло.

Во-первых, потому что для трубки у Гжеся не хваталотерпения. И во-вторых, это было просто кощунством: курить трубку после отца.Эксперимент провалился, но Лена каждый месяц исправно покупала «Клан» вмаленьком магазинчике у Тучкова переулка. И клала его в жестяную коробку.

Табак обязан быть свежим, табак не должен умирать. Хотя бытабак…

— Вот видишь, папа, — шептала Лена, уткнувшись вмягкую вытертую замшу куртки. — Какая у тебя дура дочь… Тряпка, слюнтяйка,размазня, как сказала бы Виктория Леопольдовна… Плывет по течению и ничего непредпринимает, чтобы спасти собственную жизнь… Спит с идиотом, работает вларьке на станции метро и с первого взгляда влюбляется в змея-искусителя. Еслибы ты только был жив… Если бы ты был жив, все было бы совсем по-другому… Изнаешь, он бы тебе понравился.

За выходные воспоминания о Романе Валевском несколькопритупились от частого употребления, как нож для резки хлеба. Лена уже была всостоянии иронизировать по поводу мимолетной встречи — и не делала никакихпопыток прозвониться. Ни по одному из телефонов. Кроме того, приходилосьприглядывать за Гжесем: разбитый наголову, он развязал против Лены партизанскуювойну. В субботу утром, выйдя из отцовского кабинета, Лена обнаружила в ручкедвери букет вполне сносных гербер. Очевидно, пока она спала, Гжесь не поленилсясбегать за букетом к метро, что было совсем уж на него не похоже.

— Что это? — спросила она, подкараулив Гжеся у ванной.

— Цветы.

— Я вижу, что цветы. Что это значит?

— Это значит, что моя любовь к тебе так же долговечна,как и эти герберы… Я специально выбрал именно их. Восемьдесят рублей, междупрочим, — И через сколько дней они увянут?

Вопрос застал Гжеся врасплох.

— Понятия не имею…

— Что же ты не поинтересовался? В следующий разподстрахуйся и купи бумажные. Уж им-то наверняка ничего не сделается.

На кухне Лену ожидал новый сюрприз.

Мусорное ведро было переполнено неиспользованнымипрезервативами: их запасов хватило бы на припортовый бордель.

— Что это? — спросила она, подкараулив Гжеся уведра.

— Резинки.

— Я вижу, что резинки. Что это значит?

— Это значит, что моя любовь к тебе требуетматериального подтверждения. Маленького сыночка. Совсем крошечного…

— А если будет дочка, что тогда?

Вопрос застал Гжеся врасплох.

— Понятия не имею… Что-нибудь придумаем…

Придумывать ничего не пришлось: ровно в полдень позвонилМаслобойщиков с радостным известием. «Глобус» приглашен в оздоровительныйдетский лагерь для показа спектакля «Маленькая Баба-яга». «Маленькая Баба-яга»была коронкой школьной антрепризы и выдержала уже девятнадцать представлений.

— Жену тоже прихвати, — посоветовал МаслобойщиковГжесю. — Эта сучка Афина опять куда-то исчезла. Если через сорок минут необъявится, придется твою кобру подключать. А то останемся без резонера, оголимвторой план, переставим акценты — и все, пропала пьеса. Реплики-то она хотьпомнит?

— Конечно. Сам ее натаскивал.

— Пусть повторит на всякий случай.

— А когда спектакль?

— Сегодня, друг мой, сегодня!.. В четыре, так чтовремени у нас в обрез.

Ехать куда-то за Сосновый Бор, да еще на целый день, Леневовсе не улыбалось.

Но это было лучше, чем постоянно попадать в засады, которыеГжесь устраивал у дивана в столовой, кровати в спальне и мягкого уголка накухне. Узнав о скоропалительных гастролях, Лена поломалась ровно десять минут —для вида.

— Господи, как мне осточертела твоя театральнаяшабашка! И название-то какое взяли, не постеснялись! «Глобус», надо же!

— А что? — неожиданно развеселился Гжесь. —Страсти у нас кипят шекспировские. Ты же не будешь этого отрицать?..

…Спектакль в детском оздоровительном лагере прошел лучше,чем можно было предположить. Маслобойщиков перед началом дернул не портвяшку,как обычно, а щадящей «Рябины на коньяке». И даже умудрился не потерятьвставную челюсть в кульминационной сцене (что случалось с ним частенько). ЖенаМаслобойщикова, Светаня, не пыталась скроить из бесхитростной Бабы-яги новуюледи Макбет, а сама Лена не позабыла ни одной реплики из трех, имеющихся вналичии:

«Где же Ворон?»

«Быть беде».

«Вот и счастье привалило, и попонкой всех накрыло!»…

Неприятности начались на обратном пути. Сначала Гжесюпришлось сделать остановку в селеньице Систо-Палкино: у Маслобойщикова горелитрубы, и пожару была присвоена первая категория повышенной сложности. ГавриилЛеонтьевич ринулся в систо-палкинский продмаг, как в исповедальню, Гжесьпоследовал за ним (не оставлять же мэтра одного, в самом деле!), а Лена иСветаня остались в машине.