Тихо шипеть и громко злиться. Что-что, а тихо шипеть игромко злиться Светаня умела. Кроме того, она умела — с высокой степеньюточности — бросать в голову тяжелые предметы, ругаться на профессиональномсленге актеров пекинской оперы и так закатывать глаза, что зрачки приходилосьвыковыривать откуда-то из-под надбровных дуг. Все это было тяжким наследиемновосибирского театра «Красный факел», где Светаня одно время числилась впримадоннах. В «Красном факеле» она получила!

«заслуженную» и готовилась стать «народной», когда в еежизни появился мелкий бес Маслобойщиков. Именно Маслобойщиков и перетащил ее вполустоличный Питер, пообещав традиционные БДТ и Александринку, менеетрадиционные МДТ и Комиссаржерку. И — до кучи — совсем уж нетрадиционный театр«Мимигранты» («Мимикранты», как любил выражаться с похмелья скрытый антисемитГжесь Вихура).

Светаню не приняли даже в дышащую на ладан студию«Масленица» при Доме культуры пищевиков. Эта театральная трущоба оказаласьпоследней в списке трехмесячных мытарств бывшей примадонны.

Дело осложнялось еще и тем, что из «Красного факела» Светаняушла со скандалом, под корень подкосив репертуар. Главреж предал ее анафеме,любовница главрежа (тут же ставшая примой) поставила свечку за ее здравие. Иплотно захлопнула дверь в Новосибирск. Так же плотно захлопнулась дверцапитерской мышеловки. А спросить было не с кого, поскольку подлец Маслобойщиковюркнул в запой и выходить из него не собирался ни при каких условиях.

И тогда Светаня решилась на месть. Месть изощренную, местькафкианскую, месть, достойную женщины и актрисы.

Она женила на себе Маслобойщикова.

Падший ангел от режиссуры расписался со Светаней, не приходяв сознание; так же не приходя в сознание, он оформил на ее имя свою квартиру наАнглийском проспекте. Теперь у Светани появилась собственная театральнаяплощадка, где она разыгрывала драмы и трагедии, не гнушаясь, впрочем, ифарсами. Единственным зрителем этого карманного театра был Маслобойщиков. Побольшей части он спал на галерке, просыпаясь лишь тогда, когда очереднаятарелка попадала ему в голову.

Именно после одного из таких попаданий к Маслобойщикову ипришла светлая мысль о школьной антрепризе. Домашняя пилорама закрылась, иначались трудовые будни нигде не зарегистрированного театра «Глобус». ГавриилЛеонтьевич отдал жене все ведущие роли во всех спектаклях, включая культовуюБабу-ягу. Он умел быть великодушным.

— …Как ты думаешь, что лучше? — спросила Светаня уЛены, отрешенно глядя на цитадель систо-палкинского продмага. — Отравитьмоего забулдыгу или подтолкнуть к окошку? Все-таки седьмой этаж…

— Ты с ума сошла, — сказала Лена Светане,отрешенно глядя на цитадель систопалкинского продмага. — Это же подсудноедело!

— А мне вот еще что знающие люди присоветовали…Заманиваешь в ванную, при помощи бутылки, разумеется. Дожидаешься, поканажрется и задремлет. А потом — р-раз, и дергаешь его за пятки. На себя. Толькорезко. Голова погружается, легкие за несколько секунд набирают максимальныйобъем воды — и все. И нет забулдыги. А с тебя все взятки гладки. Напился иутонул в ванне. Никакая экспертиза не подкопается. Может, попробовать?

— Зачем же грех на душу брать, Светаня? Ведь живойчеловек.

— Живой, — согласилась Светаня. — А я —мертвая… Давно мертвая. Ну, а кто он?

— В каком смысле — «кто он»?

— У тебя ведь кто-то появился. Я же вижу. — Длямертвой Светаня оказалась чересчур проницательной.

— С чего ты взяла?

— Ага, покраснела! — тотчас же уличила ЛенуСветаня. — Меня не проведешь, я старая театральная профурсетка. Ужепереспали?

— Светаня!!!

— Значит, не переспали пока еще. Значит, все достаточносерьезно.

— Да с чего ты взяла-то?

— Вижу. Ты другая. Ты только посмотри на себя! У тебяглаза какого цвета были?

— Почему же были? — обиделась Лена. — Они исейчас есть. Светло-карие.

— Вот! Ты в зеркало когда последний раз заглядывала?..Это раньше у тебя были светло-карие с рыжиной, а теперь — зеленые.

Лена недоверчиво улыбнулась. И повернула к себе зеркальцезаднего вида. Черт… черт возьми, глаза и вправду оказались зелеными! И непросто зелеными, а ярко-зелеными и такими прозрачными, что на дне их хорошопросматривался силуэт Романа Валевского.

— Удивительно, но ты права, — Лена все еще немогла оторваться от зеркальца.

— Когда женщина ни с того ни с сего меняет глазахарактерной героини на глаза лирической, это значит, что она втрескалась посамые помидоры, уж извини за банальность. Бедняжка. А зеленый тебе идет.

— Что же делать?

Что делать с собой, что делать с визит-; кой, что делать сдвумя телефонами на визитке, что делать с женщиной, которая разговаривала с Ленойпо сотовому Романа Валевского?.. Ничего.

— А ничего не делай, — у битой жизнью Светани навсе имелся ответ. — Мужу скажешь, что решила поэкспериментировать сконтактными линзами. Как его зовут?

— Мужа? Ты что, Светаня!

— Да нет, этого твоего.

— Роман, — Лена впервые произнесла это имя вслух ипоразилась тому, каким нежным оно оказалось. Нежным и мужественнымодновременно. И как естественно оно слетело с ее губ: как птица с ветки. —Роман.

— Н-да… Все мои знакомые Романы были редкостнымиублюдками. Но, может, тебе повезет больше. Чем он занимается?

Он мог заниматься чем угодно, но лучше всего у Негополучалось влюблять в себя темно-рыжих продавщиц.

— Я не знаю, чем он занимается.

— Ну, ты даешь, мать! Такими вещами нужноинтересоваться в первую очередь.

Мало тебе одного проходимца? А вот, кстати, он и показался.И мой забулдыга вместе с ним.

В дверях продмага действительно замаячили Гжесь иМаслобойщиков. Гжесь с трудом удерживал мэтра, норовившего встать начетвереньки. При виде мужа Светаня оперативно вырвала из дверцы машины полнуюокурков пепельницу и, не прицеливаясь, швырнула ее в сторону Маслобойщикова.Пепельница достигла головы Гавриила Леонтьевича за долю секунды, рикошетомзадела Гжеся и упала на продмаговское крыльцо.

— О, дщерь, вселились, видно, бесы в твою и без тогонетвердую главу! — продекламировал Маслобойщиков, простирая руки к жене.

Светаня тотчас же разразилась потоком китайского оперногомата и даже сделала несколько характерных и весьма изысканных жестов рукой.

Остаток пути и торжественный въезд в Питер прошли безприключений, если не считать того, что Маслобойщиков сначала наотрез отказалсяпокидать машину, а потом — подниматься к себе на лифте. В конце концов Лена иГжесь волоком втащили его на родной седьмой этаж. Это оказалось делом нелегкими заняло больше часа: на каждой из семи лестничных клеток Гавриил Леонтьевичвырывался из рук, пытался развести по мизансценам не вовремя высунувшихся изквартир жильцов, а Лену с Гжесем принимал соответственно за Алису Фрейндлих вроли Уриэля Акосты и за Николая Караченцова в роли графа Резанова.