назад согласье взять.

Но фея тут ей прошептала:

«Сейчас же нужно попросить

Ещё один наряд (вам одного ведь мало),

Пусть месяц он затмит красою небывалой;

Такого уж ему не сшить»!

Чуть выговорила инфанта это слово,

Король искусникам кричит:

«Пусть лунный свет оно красой своей затмит,

Через неделю всё чтоб было мне готово!»

Четыре дня прошли работы, суеты —

Готов наряд такой чудесной красоты,

Что даже полночью, когда всё небо млеет,

Не так луна горит, сияя серебром,

В прозрачной вышине, в мерцанье голубом,

Где звёздный блеск пред ней бледнеет.

Глаз отвести нельзя, уж так оно блестит,

Но как же быть? Инфанту горе мучит,

Но крёстная опять принцессу учит,

А та отцу, волнуясь, говорит:

«Да, поработали игла и веретёнце!

Но я ещё наряд хочу, чтоб был, как солнце.

Такой же ярко-золотой».

Король, помешанный на страсти роковой,

Зовёт тут мастеров, кричит и багровеет:

«Пусть это платье солнца цвет имеет,

А в золоте парчи должны во всей красе

Гореть алмазы… Ну, а если не сумеют,

Придётся умереть им всем на колесе».

Напрасно·он грозил им казнью и геенной,

Искусны были мастера,

Наряд ему несут бесценный

Назавтра с самого утра.

У златокудрого любовника Климены,

Когда своей дорогой в небесах

Несётся в колеснице драгоценной,

Такого блеска нет в сияющих очах.

Инфанта обмерла, тоска ей сердце гложет,

Отцу словечко вымолвить не может,

А крёстная тихонько на ушко

Ей говорит и руку жмёт при этом:

«Мы уж зашли довольно далеко,

Но что за чудо перед белым светом?

Подарки эти он за деньги приобрёл:

В конюшне у него стоит осёл,

Который золотом его ссужает;

Пусть он его убьет и кожу вам отдаст.

Всё от осла он получает,

И зверя за любовь он не продаст!»

Была учёной эта фея,

А всё ж ей было невдомёк,

Что ежели кому любовь всего милее,

Тому ни золото, ни серебро не впрок.

Едва о том они заговорили,

Почтительно пажи ей кожу притащили.

Инфанта так была поражена,

Что в ужасе расплакалась она

И стала клясть судьбу да долей огорчаться,

А фея ей: «Судьба не так страшна;

Кто делает добро, не должен тот бояться.

В согласье дочери пускай поверит он

И тешится мечтою ложной,

Что к свадьбе никаких уж больше нет препон,

Но в этот самый миг, единственно возможный,

Ей надо скрыться: в даль и поскорей,

Чтоб избежать беды,·что угрожает ей».

«И вот, – добавила, – ларец весьма приметный,

Положим мы в него сейчас

Наряды, зеркало, ваш столик туалетный,

Рубины, жемчуг, хризопрас,

Ещё подарок незаметный, —

Вот палочка моя. Держа её в руке,

Идите, а ларец пойдёт невдалеке,

Идти он будет под землёю,

А если нужно будет вам

Открыть его, махните лишь рукою,

И он немедленно представится очам.

А чтобы стража не узнала,

Ослиной кожею прикройтесь вы сначала,

Закутайтесь в неё вы с головой;

Поверить можно ль, чтоб страшилище скрывало

Красавицу такую под собой?»

Ослиной кожею одета,

Идёт она бродить по белу свету;

Синеет утро над рекой.

Тем временем король спокойный,

В мечтах имея пламень знойный,

С испугом узнаёт про горький жребий свой.

Бегут искать её. Дома, поля, дороги

Они обшаривают, – нет!

Пропал инфанты милой след.

Что предпринять – не знают, и в тревоге,

В отчаянье, в тоске поник придворный мир.

Где свадьба? Где веселый пир?

Не будет ни драже, ни торта,

Грустит и шепчется придворная когорта;

Суп страшно был пересолён;

А пуще всех вздыхал кюре в истоме жаркой —

Позднее всех обедал он

И – худшее из зол – остался без подарка.

Принцесса бедная куда глаза глядят

Плетётся, с головой закрыта грязной кожей,

Стараясь по пути у всех подряд

Найти себе. приют да и работу тоже.

Но с кем ни пробует она заговорить,

Как глянут на неё, везде одна невзгода:

И слушать не хотят, не то что в дом пустить

Такого грязного урода.

Идёт всё далее и дале и оп ять

Всё дальше. Наконец ей кто-то: «Эй, постой-ка!

На мызе[38], надо полагать,

Понадобилась судомойка».

Спины не разогнёшь: то тряпки постирать,

А то корыто свиньям убирать,

И день-деньской торчать за печкой грязной.

А дворня зубы скалит неотвязно,

Насмешничают то и знай,

Бранят ослиный малахай,

А ей, бедняжке, это непривычно;

Сиди, да слушай то да сё,

Обидны да и неприличны

Их шутки сальные и крепкое словцо.

Зато на праздниках жила она отлично:

Бывало, сделает нехитрые дела,

Да и пошла к себе, каморку заперла;

Осмотрится кругом – и свой ларец откроет,

Поставит зеркало поверх горшков,

Забудет страшных мужиков,

Наря́дится и личико умоет.

То платья лунного блестит голубизна,

То в солнечной парче пред зеркалом она, —

Как хочешь, так и позабавишь

Себя наедине, не то что там в углу.

Одно досадно ей, никак тут не расправишь

Огромный пышный шлейф в каморке на полу.

А глянет в зеркало – свежа, бела, румяна,

Такой беляночки другой и не найти,

И легче в будни чёрный труд нести

Да красоваться в этой коже рваной.

Но рассказать забыл вам я:

На мызе, где ей приютиться

Пришлось, для кухни короля

Той стороны, где быть нам не случится,

Водилась редкостная птица.

Цесарок, уток, лебедей

Стада отменные жирели на покое,

Полтысячи пород, а может, больше вдвое;

Откармливали их как быть нельзя жирней

И на десять дворов готовили съестное.

Сын короля заглядывал сюда