Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Опоздал, малый, – сказал тот, усмехнувшись. – Пожалуй, что на своих на двоих не нагонишь.
– Ты чего, Павка, растабарываешь? – прикрикнул на него другой ратник, постарше. А тебе на что, малый? – обратился он сурово к Михайле.
Михайла не смутился.
– А вишь, дяденька, посылают меня с Москвы гонцом в Нижний с грамотой. – Он сунул руку за пазуху и вытащил оттуда свиток. – Так вот Прокопий Петрович велел, как справлюсь я, побывать у него. От себя он хотел что ни то наказать.
– Вон оно что. Так ты, стало быть, гонец, – проговорил раздумчиво ратник. – Дело-то у тебя, стало быть, важное.
– Как не важное. Прокопий Петрович сам грамоту читал, коней мне выдать велел. Сеченов и выдавал, хоть его спроси. Торопил. И побывать беспременно велел, – прибавил он.
– Ишь ты, сколь нескладно вышло, – пробормотал тот. – Чтоб тебе малость поране прийти. А тут, видишь ты, – заговорил он, понизив голос и, очевидно, проникнувшись доверьем к Михайле. – Взбунтовались вечор казаки в таборе Заруцкого, шум подняли, грозили Прокопия Петровича зарубить.
– С чего ж то – с волнением спросил Михайла.
– А бог их знает с чего, – ответил ратник. – Такой они народ вороватый. Им лишь бы добрых людей грабить да бить. Они Прокопия Петровича сыздавна занелюбили, что он все Заруцкому ихнему говорил, чтоб не приказывал им грабить да бить крещеных людей. А тут ишь что задумали, псы, – Прокопия Петровича зарубить! Вот как прознали мы про то да Прокопию Петровичу довели, он тотчас и надумал убечь отсюда в Рязань…
– Убечь! – вскричал Михайла. У него сразу мелькнуло в голове, что неспроста это. Не чуял бы за собой вины, не струсил бы.
Ратник немного помолчал и потом прибавил:
– Так я полагаю, – видно, хочет он новое войско набрать и на казаков пойти. Мы было и сами хотели тотчас на их ударить. Ну, он не похотел: не любит он в ополченье свары затевать. Велел лошадей заседлать и ускакал. Своих лишь ближних ратников с собой взял, ну Сеченова там, Левонтия и еще кого указал. Часа еще нет, как ускакал. И не взял с собой ничего. Сказывал – в Симонов монастырь заедут, живности какой изжарить велят, ну хлеба там, муки возьмут в дорогу. Михайла слушал и все больше супился. «Не любит свары затевать! – с возмущеньем думал Михайла. – Не надо было утекать. Воевода же он».
Как кончил ратник, так он сразу спасибо ему сказал, пробормотал, что, коли так, надо ему враз до Нижнего скакать, чтоб оттуда в подмогу Прокопию Петровичу ратников присылали. С тем он поклонился ратнику и быстро пошел назад. Пройдя лагерь, он со всей мочи припустился берегом к казачьему табору. Внутри у него все ходуном ходило. Правда, стало быть! Не правда бы была, не струсил бы так Ляпунов. Знает кошка, чье мясо съела! Недаром ему Иван Исаич не доверял. Чего задумал? С войском на казаков итти, не чем ляхов бить.
Михайла был теперь так зол на Ляпунова, что готов был всему худому про него верить. Он не сомневался больше, что Ляпунов действительно издал тот ужасный приказ рубить казаков без суда, и сам хотел одного: отплатить ему. Он торопился скорей рассказать про то Гаврилычу. Что-то он молвит, как узнает? Михайла припускал все шибче. Когда он добежал до казачьего табора, у него дух захватывало и рука болела. Но он вниманья не обращал.
Казаки тем временем у себя перед своим куренем собрали малый круг и наперебой кричали: что им ноне делать, как своих казаков от убийства оборонить? Знали они, что многих в таборе нет, промышлять ушли: не сидеть же голодом. Коли не дают добром, приходится силой брать, сам Иван Мартыныч не стал бы ничего поперек говорить.
Михайла хотел мимо пробежать к Гаврилычу в землянку, а Гаврилыч сам его окликнул. Он тоже на круг вышел. Не одобрял он грабежей и сам никогда не грабил, и сейчас хотел немного придержать казаков, покуда дело как следует не разберется.
– Мыхайла! – крикнул он. – Чого ты як, скаженный, бежишь?
Михайла остановился, поднял голову, взглянул на Гаврилыча, точно не сразу признал его, потом схватил за руку, оттащил в сторону и начал, еле переводя дух, рассказывать ему, что он узнал от ратника и что он сам надумал про то, пока бежал назад. Он сам не свой был. Рассказал Гаврилычу, что Ляпунов ускакал в Рязань, а зачем никому не сказал. Ратник там один говорил ему, что, верно, он надумал новое войско набрать и ударить на казаков.
Как только Михайла кончил, Гаврилыч, не отвечая ему, подошел к кругу и крикнул:
– Тихо вы! Слухайте, чого Мыхайла прознав. Прокопий-то втик. Поскакав до Рязани новое вийско набираты, щоб на нас вдарить.
Михайла подумал, что не совсем он так Гаврилычу говорил, но спорить не стал.
Казаки подняли страшный крик. Они выхватывали сабли, махали ими над головой и кричали:
– Догнать зараз! Зарубить пса! Сидлайте коней!
Гаврилыч опять крикнул:
– Стойте, казаки! Зарубить-то не дило. Потом стануть балакать: разбойники казаки – начальника ополченья, не разобрав дило, зарубили! Догнать его надо то так. Догодимо его. По який дорози вин поскакав, Мыхайла?
– На Симонов монастырь, там в дорогу запасу забрать, а потом на Рязанскую дорогу.
Казаки еще больше зашумели:
– Бачь! Як для себе монастырь грабить, то можно! А нам за це головы рубить!
Это Михайле и в голову не пришло. Он сам тоже решил скакать с казаками в погоню за Ляпуновым, но Гаврилыч не позволил. Он напомнил ему, что Михайла еще не совсем здоров, а ему скоро в Нижний гонцом ехать. Михайла чуть не забыл о том, но тут он сунул руку на пазуху, уж не потерял ли он грамоту, пока бежал. Нет, слава богу, грамота была тут, и он покорно пошел в землянку спрятать ее в котомку, а казаки тем временем поспешно седлали коней. Когда он вышел из землянки, казаки уж сидели на конях, и Гаврилыч с ними.
Они сразу же галопом поскакали через пустыри, в объезд московских стен, к Симонову монастырю. Михайла вспомнил, как он когда-то скакал тем же путем, чтоб сказать Болотникову, что Истомка Пашков переметнулся к Ваське Шуйскому.
«Все они одним миром мазаны», – злобно подумал Михайла. В эту минуту он готов был своей рукой зарубить Ляпунова, забыв, как он сам его нахваливал, что тот так ляхов не терпит и до последнего с ними биться хочет.
Часа через два поскакавшие в погоню за Ляпуновым с торжеством вернулись