— У тебя есть пакет? Надо бы его сохранить, ведь это улика. Да, ты прав, отец не поверит. Поэтому надо найти того, кто подсунул тебе эту мерзость, желая дискредитировать тебя в глазах отца. И мне интересно узнать, кто сказал Делберту, что ты хранишь эту вещицу у себя под софой.

Она отчего-то вспомнила ухмыляющиеся рожи Делберта-младшего и Уинстона. Неужели кто-то из них? Впрочем, на это могла пойти и Ясна, и даже Джереми, желая, к примеру, вывести Делберта из психологического равновесия и вынудить принять его то решение, которое выгодно им.

— В любом случае, мамочка, это спланированная, а не спонтанная акция, потому что вряд ли кто-то совершенно случайно таскает с собой старинные, девяностых, кажется, годов выпуска порножурналы.

Милена задумалась. Она уселась рядом с сыном и, снова обняв его, сказала:

— Тебе нравится Эйприл?

Тот, явно не ожидая такого вопроса, густо покраснел. Значит, нравится…

— Мамочка, как ты можешь! Она же моя сестра, хоть и не родная. И вообще, может, я пошутил и я все-таки гей.

Милена подумала, что Делберт, скрепя сердце и скрипя зубами, примирился бы с сыном-геем (что, быть может, даже принесло бы ему голоса некоторых избирателей Старой Ведьмы), да и общественность восприняла бы это положительно.

Но Делберт никогда бы не принял роман между своей дочерью и своим сыном — не говоря уже о прессе, хоть консервативной, хоть либеральной, и тем более об избирателях.

Так что с точки зрения пиара Делберту был гораздо более выгоден сын-гей, чем дочка и сын, тайно влюбившиеся друг у друга.

— И ты ей тоже нравишься? — спросила Милена, и сын закричал:

— Мамочка, ты слишком много хочешь знать! Я же не спрашиваю тебя, как часто ты спишь с отцом? Так почему ты терзаешь меня интимными вопросами?

Как часто… Раз в полгода, дорогой сынок! Этого Милена, конечно, не сказала, но вдруг снова подумала о Грэге.

Вероятно, он был бы хорошим отчимом для Тициана и уж точно не поднимал бы на него руку, в отличие от родного отца.

— А теперь я хочу отдохнуть! — заявил сын. — Мама, у тебя наверняка тоже полно дел. Ведь в нашем доме решила вдруг переночевать чертова уйма народа.

Понимая, что больше ничего из сына вытянуть не удастся, Милена напомнила ему о предстоящем праздничном ужине и вышла прочь, прихватив с собой завернутый в пакет журнальчик.

Ей так хотелось увидеть Грэга, поговорить с ним — получить его совет. Однако Милена понимала, что это может привлечь ненужное внимание к ее слишком уж частому общению с ним.

Зайдя к себе на половину, она долго размышляла, куда же спрятать пакет с журналом, который был уликой. Да так, чтобы горничная его случайно не нашла и не выбросила. И не растрезвонила всем и вся, что первая леди прячет у себя в апартаментах дрянной журналец с голыми мужчинами.

Наконец, она сунула его под одну из полок с обувью, не забыв для себя отметить, что при первой же возможности передаст его Грэгу и попросит его людей проверить сие печатное издание на факт наличия отпечатков пальцев, зашла в ванную, чтобы вымыть руки, и увидела на зеркале надпись своей же губной помадой.

«Пламенный привет от Гордиона».

Милена тотчас бросилась ее стирать, чувствуя, что у нее сильно-сильно колотится сердце. Вдруг она подумала: а не причастен ли Гордион к попытке очернить Тициана? Эта мысль показалась ей разумной, и она, чувствуя тупую боль за грудиной, вернулась в гостиную и плюхнулась на софу.

Одно дело — пугать и шантажировать ее. И совсем другое — пытаться навредить ее сыну. Этого она так не оставит.

И надеяться она могла только на саму себя, потому что доверять не могла никому. Даже Грэгу. Потому что не могла полностью исключить то, что он все же может являться Гордионом и работать на коварных русских.

* * *

Ужин в Сочельник протекал весьма странно. Члены семьи, а также некоторые ближайшие работники Делберта собрались в Золотой столовой, пышно декорированной и превращенной в замок Санта-Клауса.

Даже эта француженка, пересилив себя, появилась, впрочем, она уже успела напиться вдрызг и, полулежа в кресле, вливала в себя один за другим бокалы коллекционного, французского же шампанского.

Только вот китайский посол вместе со своими людьми отсутствовал — сначала он требовал предоставить ему возможность вылететь обратно в Вашингтон, потом долго говорил о чем-то с пекинским начальством и, наконец, заполучив целое Восточное (как и подобает представителю Поднебесной) крыло «Зимнего Белого дома», заперся у себя в апартаментах и, сказавшись больным, отказался принять участие в торжественном ужине.

Часы показывали начало девятого, а Делберта еще не было, хотя он всегда — именно что всегда! — ужинал ровно в восемь. И, став президентом, строго придерживался устоявшихся ритуалов, поставив своему штабу жесткое условие, что никаких вечерних встреч и совещаний у него не будет.

Опаздывать было не в его стиле. Облаченная в сверкающее серебристое платье, Милена вопросительно посмотрела на стоявшего у дверей Грэга (полчаса назад она отдала ему пакет с журналом, и Догг обещал, что его люди в ближайшие часы пробьют найденные на нем отпечатки пальцев), и тот, подойдя к ней, тихо произнес:

— Президент у себя в кабинете.

Прошло еще несколько минут. Злата (в зеленом и своих любимых изумрудах) шушукалась с облаченным в смокинг Джереми. Их близнецы, за которыми присматривала нянька, уже почивали. Ясна была в пурпурно-лиловом, вся в бриллиантах, причем таких невероятных размеров, что создавалось впечатление, что она нацепила на себя дешевые подделки. Как и эта француженка, Ясна напивалась с невероятной быстротой, только не коллекционным французским шампанским, а довольно посредственным шотландским скотчем. Стилист Луи-Огюст, на этот раз без всякой мишуры, а тоже в смокинге, правда, розового цвета, ухаживал за ней, рассказывая глуповатые анекдоты.

— Мэм, — произнес возникший около нее Франклин. — Изволите начинать?

Милена увидела обеспокоенную физиономию шеф-повара Джанфранко, выглядывавшего из смежной комнаты, и сказала:

— Нет, мы все ждем президента.

И почему Делберт задерживается? Уж не случилось ли чего?

Шэрон была в белом, Лоретта, как водится, в алом, и только Эйприл не удосужилась надеть что-то подходящее к празднику, а пришла в длинной майке с надписью: «Отвали, паря!»

Видимо, эта надпись предназначалась Тициану, который в смокинге и с вспухшей губой выглядел удивительно взросло и крайне жалко одновременно. Молодые люди, сидя в разных концах Золотой столовой, уткнулись в свои мобильные и ни разу не обменялись взглядами.

Задумавшись над тем, откуда у сына смартфон, ведь Делберт раскокал его аппарат, и присмотревшись, Милена поняла, что Тициан реактивировал старую модель, которой, вообще-то, уже не пользовался. Милена была страшно рада, что Эйприл дуется на ее сына, точнее, судя по всему, смертельно обижена. Видимо, за то, что он делал ей авансы и отвечал на ее знаки внимания, а сам, противный, оказался геем!