Если вам будет угодно, господа, – продолжила госпожаДюкло, – то я расскажу еще о четырех приключениях подобного рода, которыеслучились со мной в доме у мадам Фурнье, хотя и в разное время. Я знаю, этирассказы доставят немало удовольствия господину Дюрсе, он будет мне признателенза то, что я буду говорить об этом остаток вечера; это в его вкусе, который ипозволил мне иметь честь познакомиться с ним м первый раз».

«Как! – сказал Дюрсе. – Ты заставишь меня игратькакую-то роль в твоей истории?» – «Если вы сочтете нужным, сударь, –ответила госпожа Дюкло, – следует лишь предупредить этих господ, когда ядойду до вас в своем рассказе». – «А мое целомудрие?.. Как! Перед всемиэтими юными девицами ты так запросто раскроешь все мои мерзости?» – И когдакаждый от души посмеялся над забавными опасениями финансиста, Дюкло продолжилатакими словами:

«Один распутник, гораздо более старый и болееотвратительный, чем тот, о котором я только что рассказала, дал мне второепредставление об этом пристрастии. Он заставил меня лечь совершенно голой накровать, лег в противоположном направлении подле меня, сунул свой член мне врот, а свой язык – мне в нору, и в таком положении он требовал от меня, чтобы яотвечала на его сладострастное щекотание, которое, как он считал, доставляетмне своим языком. Я сосала изо всех сил. Для него это было лишением невинности;он лизал, копался внутри и совершал эти маневры несомненно более для себя, чемдля меня. Как бы там ни было, у меня это ничего не вызывало, я была счастлива,что не чувствую слишком большого отвращения; и вот распутник кончил; операция,которая по просьбе госпожи Фурнье, предупреждавшей меня обо всем заранее, таквот, операция, которую я его заставила совершить как можно сладострастнее,сжимая губы, сося, изо всех сил выжимая себе в рот тот сок, который он выделял,гладя рукой его ягодицы, чтобы пощекотать ему анус, что он велел мне делать,исполнив это со своей стороны, как только мог, – эта операция закончилась…Сделав дело, наш герой удалился, заверяя госпожу Фурнье, что ему никогда еще непоставляли девицы, которая сумела бы удовлетворить его лучше, чем я.

Немного спустя после этого приключения мне стало любопытноузнать, зачем приходила сюда одна старая колдунья, которой было уже засемьдесят и которая, судя по всему, поджидала своего клиента; мне сказали, что,действительно, вскоре к ней должны прийти. Испытывая крайнее любопытство, чемуможет служить такая развалина, я спросила у своих товарок, не было ли у них вдоме комнаты, откуда можно было бы подсматривать, как в доме госпожи Герэн.Одна из них мне ответила, что есть, и отвела меня туда; поскольку там хваталоместа на двоих, то мы встали там и вот что увидели и услышали; две комнатыразделяла тонкая перегородка, что позволяло не пропустить ни слова. Старухапришла первой и, поглядев на себя в зеркало, прибралась, несомненно считая, чтоее прелести еще будут иметь успех. Несколькими минутами позже мы увидели приходДафниса к новоявленной Хлое. Ему было не больше шестидесяти; это был рантье,очень состоятельный человек, который предпочитал скорее тратить деньги настарую развалюху, как эта, чем на хорошеньких девиц; это происходило отособенности вкуса, который, судя по всему, господа, вам понятен и который выхорошо объясняете. Он подходит, оглядывает с головы до ног свою Дульсинею, онаделает ему глубокий реверанс. «Не стоит так церемониться, стараяпотаскуха, – говорит ей развратник, – да и разденься… Но давайсначала посмотрим, есть ли у тебя зубы?» – «Нет, сударь, у меня остался всегоодин, – говорит старуха, открывая свой беззубый рот… – взгляните сами».Тогда наш герой подходит и, схватив ее голову, запечатлевает ей самый страстныйпоцелуй, какой только мне доводилось видеть в жизни; он не только целовал, онсосал, пожирал, любовно щекотал языком самые глубины этой гниющей глотки, астарушонка, которая давно уже не переживала подобного рода праздника, отвечалана поцелуй с такой нежностью, которую мне было бы трудно описать вам. «Ну,давай, – сказал финансист, – раздевайся,» – он также снимает своиштаны и вытаскивает черный сморщенный член, который, казалось, не скороподрастет. И вот старуха, уже голая, бесстыдно предлагает своему любовникустарое тело с желтом сморщенной кожей, все высохшее, обвисшее, тощее, описаниекоторого, до чего бы вы не дошли в своих фантазиях, внушит вам столькоотвращения; наш распутник впадает в экстаз; он хватает се, тащит в кресло, гдевозбуждал себя руками, ожидая, пока она разденется; он опять всовывает ей в ротязык и, развернув се, и течение какого-то мгновения воздаст почести обратнойстороне медали. Я отчетливо вижу, как он теребит ей ягодицы, ну, да что яговорю, какие там ягодицы! Две сморщенные тряпки, которые волнами свисали сбедер на ляжки. И все же, какими бы они ни были, он их раздвинул, страстноприпал губами к гнусной клоаке, которую они скрывали, несколько раз онзасовывал туда свой язык; тем временем старуха пыталась придать немноготвердости мертвому члену, который она трясла. «Приступим к делу, – сказалэтот Селадон, – без моего излюбленного момента все твои усилия будутбесполезными. Тебя предупредили? – «Да, сударь.» – «И тебе известно, чтонадо глотать?» – «Да, мой песик, да, мой петушок, я проглочу, я сожру все, чтоты сделаешь». Распутник тотчас кладет ее на кровать головой вниз; в этой позеон вкладывает ей в клюв свое вялое орудие, засовывает его по самые яйца, беретсвою прелестницу за обе ноги, кладет их себе на плечи, и таким образом его рожаоказывается, что в нише, между ягодиц дуэньи. Его язык снова помещается вглубинах этого приятного отверстия; даже пчела, летящая собирать нектар с розы,не сосет так сладострастно. Тем временем старуха сосет, наш герой возбуждается.«Ах, твою мать! – кричит он спустя четверть часа после этогочувствительного упражнения, – соси, соси же, гадкая тварь! Соси и глотай,она течет, черт подери! Течет, разве ты этого не чувствуешь?» И он целует вэкстазе все, что представляется ему: ляжки, влагалище, ягодицы, анус, вселижет, все сосет. Старуха глотает, а бедный доходяга, который уходит таким жевялым, как и пришел, и который, судя по всему, кончил без эрекции, спасается,стыдясь своего распутства, торопится как можно скорее закрыть за собой дверь,чтобы не видеть в спокойном состоянии тот отвратительный предмет, которыйтолько что соблазнял его.»

«А старуха? – спросил Герцог.» – «Старуха откашлялась,отплевалась, отсморкалась, наспех оделась и ушла.

Несколько дней спустя настал черед той товарки, котораяпредоставила мне удовольствие увидеть эту сцену. Это была девушка летшестнадцати, светловолосая с очень интересным лицом; я не преминула пойтиувидеть ее в работе. Человек, с которым ее свели, был по меньшей мере такой жестарый, как рантье. Он поставил ее на колени у себя между ног, заставилнеподвижно держать голову, схватив за уши, и сунул ей в рот член, которыйпоказался мне грязней и отвратительней тряпки, вываленной в грязи. Моя беднаятоварка, видя, как к ее свежим губам приближается этот отвратительный кусок,хотела опрокинуться навзничь, но не случайно наш герой держал ее, как пуделя,за уши. «Ну же, потаскуха, – сказал он ей, – Ты что, вздумалаупрямиться?» И, пригрозив позвать госпожу Фурнье, которая несомненно рекомендовалаей быть полюбезнее, сумел сломить ее сопротивление. Она раскрывает губы,отступает, опять раскрывает их и, наконец, давясь, глотает гнусную реликвиюсвоим восхитительным ротиком. С этого момента со стороны злодея доносилось однолишь сквернословие. «Ну ты, подлая, – говорит он в ярости, – ты ещебудешь кочевряжиться, когда тебе предлагают сосать самый прекрасный членФранции! Может, ты думаешь, что следует ежедневно подмываться специально длятебя? Ну, давай же, соси, потаскуха, соси это драже». И, распаляясь от этогосарказма и от отвращения, которое он внушал моей товарке (поскольку, господа,то отвращение, которое вы порой вызываете в нас, становится еще однимвозбудителем наслаждения для вас), распутник впадает в экстаз и оставляет ворту несчастной девицы недвусмысленные доказательства своей мужественности.Будучи менее услужливой, чем старуха, она ничего не проглотила и, пребывая вбольшем отвращении, чем та, через минуту извергла из себя все, что было у нее вжелудке; наш распутник, поправляя свой костюм, не слишком обращал на неевнимание, посмеиваясь сквозь зубы над жестокими последствиями своегораспутства.