Настала моя очередь, более удачная, чем две предшествующих;я была предназначена самому Амуру и, когда я его удовлетворила, мне оставалосьлишь удивляться тому, что я обнаружила столь странные вкусы у молодогочеловека, так хорошо созданного природой для того, чтобы нравиться. Онприходит, заставляет меня раздеться, ложится на кровать, приказывает мнеприсесть на корточки над его лицом и попытаться ртом заставить разрядиться егодовольно посредственный член; он просит, он умоляет меня проглотить сперму, кактолько я почувствую, что она течет. «Не оставайтесь без дела, – прибавилмолодой распутник, – пусть ваша пещера наполнит мне рот мочой, которую яобещаю вам проглотить так же, как вы будете глотать мою сперму; и пусть этапрекрасная попка пукает мне в нос».

Я принимаюсь за дело и исполняю одновременно три задачи стаким мастерством, что его маленький «анчоус» вскоре извергает весь свойвосторг мне в рот; тем временем я глотаю это, а мой Адонис делает то же самое смочой, которой я заливаю его, вдыхая при этом пуки, ароматом которых янепрерывно одариваю его».

«По правде говоря, мадемуазель, – сказал Дюрсе, –вы бы могли прекрасно обойтись без того, чтобы разоблачать детские забавы моейюности». – «Ах, ах, – молвил, смеясь, Герцог. – Как это? Ты,едва осмеливающийся теперь смотреть на перед, заставлял их писать в тевремена?» – «Это правда, – отвечал Дюрсе, я краснею от этого; это ужасно,когда ты должен упрекать себя по поводу мерзостей подобного рода; именнотеперь, мой друг, я ощущаю тяжкий груз угрызений совести… Прелестные попки,-вскричал он восторженно, целуя попку Софи, которую привлек к себе, чтобы намгновение пошалить с ней, – божественные попки, как я упрекаю себя за телестные слова, которые украл у вас! О восхитительные попки, обещаю вам искупительнуюжертву, я принесу клятву на ваших алтарях, что никогда больше в жизни непредамся заблуждению. Когда прекрасный зад немного разгорячил его, распутникпоставил послушницу в очень неприличную позу, в которой он мог, как мы ужевидели выше, заставить ее сосать свой маленький «анчоус», сам сося при этомсвежайший и сладострастнейший анус. Дюрсе, слишком пресыщенный подобнымиудовольствиями, редко обретал в них свою силу; напрасно было сосать его, и оннапрасно отвечал на ласки; ему пришлось отменить дело, будучи в состоянииупадка, чертыхаясь и кляня, отложить на какой-то более удачный момент тенаслаждения, в которых природа отказывала ему в этот миг. Не все были стольнесчастны. Герцог, который прошел в свой кабинет с Коломб, Зеламиром,«Разорванным-Задом» и Терезой, издавал оттуда вопли, которые доказывали, что онсчастлив; Коломб, выйдя оттуда отплевывалась изо всех сил, не оставляя никакихсомнений относительно храма, которому герой поклонялся. Что касается Епископа,тот, естественно, возлежал на канапе, под носом у него были ягодицы Аделаиды,член его был у нее во рту; он млел, заставляя девицу пукать; тем временемКюрваль, стоя, проливал в исступлении свою сперму, заставив Эбе воткнуть в ротсвою огромную «трубу». Подали ужин. Герцог решил доказать за ужином, что еслисчастье состоит в полном удовлетворении всех наслаждении чувств, то трудно бытьболее счастливым, чем они. «Эти слова но принадлежат распутнику, – сказалДюрсе. – Как вы можете быть, счастливым, если вы в состоянии удовлетворятьсебя каждый миг. Счастье состоит не в наслаждении, а в желании; оно означаетразбить все преграды на пути к исполнению желания. Клянусь, сказал он, – стех пор, как я нахожусь здесь, моя сперма ни разу не проливалась лишь из-затех, которых здесь нет. Да и, впрочем, – прибавил финансист, – ясчитаю, что нашему счастью не до стает главного: удовольствия сравнивать,удовольствия, которое может родиться из созерцания несчастных, а мы совершенноне видим их здесь. Именно от вида того, кто не наслаждается тем, что имею я, икоторый страдает, – рождается прелестная возможность сказать себе: да, ясчастливее, чем он! Там, где люди будут равными, где не будет существоватьразличий, – никогда не будем существовать счастья. Это то же самое, чточеловек, который познает цену здоровью лишь в том случае, когда сам переболел».«В таком случае, – сказал Епископ, – вы считаете, что подлинноенаслаждение состоит в созерцании слез тех, кого угнетает бедность?» – «Именнотак, – сказал Дюрсе, – в мире, возможно нет никакой другой более чувствительнойстрасти, чем та, о которой вы только что сказали». – «Как? Не облегчать ихстраданий?» – спросил Епископ; ему нравилось заставлять Дюрсе высказываться поповоду проблемы, которая всем по вкусу и которую, как все знали, он могразобрать очень подробно.

«Что вы подразумеваете под облегчением страданий? –спросил Дюрсе. – То наслаждение, которое рождается во мне от приятноюсравнения их состояния с моим, исчезнет, если я стану облегчатi. их страдания:выведя их из состояния бедности, я дам им вкусить миг счастья, который, делаяих похожими на меня, уничтожает всякое наслаждение от сравнения». – «Нучто ж, судя по этому. – молвил Герцог, – надо поступить каким-тообразом так, чтобы упрочить это главное различие в счастье; надо, скорее всего,усу губить их положение». – «Это не вызывает сомнений, – сказалДюрсе, – это-то и объясняет те мерзости, в которых меня упрекали всю моюжизнь. Люди, которым были неизвестны мои побуждения, называли меня грубым,жестоким, варваром; но, смеясь над всеми этими словами, я шел своим путем;признаюсь, я совершал то, что глупцы называют зверствами, но я утверждалнаслаждения, вытекающие из приятных сравнений, и я был счастлив.» – «Признайтот факт, – сказал ему Герцог, – подтверди, что больше двадцати разтебе случалось разорять несчастных лишь для того, чтобы удовлетворить такимобразом извращенные вкусы, в которых ты признаешься?» – «Более двадцатираз? – переспросил Дюрсе. – Да нет! Более двухсот раз, друг мой; и ябез преувеличения мог бы назвать более четырехсот семей, обреченных теперьпросить милостыню, которые оказались в подобном состоянии из-за меня». –«Но ты хотя бы воспользовался этим?» – спросил Кюрваль. – «Почти всегда;но часто я делал это из-за какой-то злости, которую почти всегда возбуждают вомне органы разврата. Я возбуждаюсь, творя зло; я нахожу во зле достаточноострую притягательность; это пробуждает во мне все ощущения наслаждения, и явсецело отдаюсь – из интереса к нему». – «Для меня нет ничего нового вподобном вкусе, – сказал Кюрваль. – Я сотню раз отдавал свой голос,когда был в Парламенте, за то, чтобы вешать несчастных, о которых знал, что ониневиновны; я всегда предавался этой мелкой несправедливости, испытывая внутрисебя сладострастное щекотание, от которого органы наслаждения в области яичекочень быстро воспламенялись. Судите сами, что я ощущал, когда я совершалгадости». – «Совершенно очевидно, – добавил Герцог, мозг которогоначинал распаляться от того, что он теребил руками Зефира, – чтопреступление таит в себе достаточно очарования, чтобы само по себе воспламенятьвсе чувства, не требуя тою, чтобы мы прибегали к какой-либо другойуловке, – никто не может понять лучше меня, что злодеяния, даже самыедалеки от разврата, могут возбуждать, как и те, которые связаны с ним. Лично явозбуждался от воровства, от убийства, от поджога; я абсолютно уверен, что необъект распутства движет нами, а идея зла; и, следовательно, возбуждаютсяединственно из-за зла, а не из-за предмета возбуждения, причем до такойстепени, что если этот объект не способен заставить нас сотворить зло, мыникогда не возбудимся от него.» – «Совершенно верно, – сказалЕпископ, – отсюда рождается уверенность в самом большом наслаждении отсамой гнусной вещи; это система, от которой нисколько нельзя отклоняться и котораясостоит в том, что, чем больше желают породить наслаждения в преступлении, темужаснее должно быть это преступление. Что касается меня, господа, –прибавил он, – то если вы позволите мне пояснить на собственном примере,то, признаюсь вам, я уже почти не испытываю того ощущения, о котором выговорите, то есть я больше не испытываю его от мелких преступлений; еслизлодейство, которое я совершаю, не включает в себя, насколько это возможно,мерзости, жестокости, коварства, предательства, – это ощущение больше нерождается во мне.» «Ну что же, – сказал Дюрсе, – возможно лисовершать преступления именно так, как они задуманы, и так, как вы только чтосказали? Что касается меня, признаюсь, что мое воображение н этом вопросевсегда превосходило имеющиеся у меня средства; я всегда замышлял в тысячу разбольше, чем делал; я всегда жаловался на природу, которая, дав мне желаниеоскорблять ее, постоянно отнимала у меня средства к этому». – «Существуетвсего два-три преступления, которые надо совершить в этом мире, – молвилКюрваль, – а когда они совершены, этим все сказано; остальное не в счет.Сколько раз, черт подери, мне хотелось иметь возможность напасть на солнце,чтобы лишить его Вселенную или воспользоваться им, чтобы устроить всемирныйпожар! Вот это были бы преступления, не то, что эти небольшие отклонения,которым мы предаемся и которые ограничиваются превращением в конце года дюжинытварей Божьих в комья земли».