С тех пор Элен и Ромэн не оставляли надежд помешать буйной деятельности, что развел доктор, и избежать суда, априори обреченного на провал. Тайком встречаясь за железнодорожной линией у реки, там, где кончался Бармен и начинался Эльберфельд, у заброшенной хижины, они обдумывали, как бы увести недотепу от пропасти, к которой он неумолимо продолжал шагать.

Но дни шли за днями, миновало Рождество. Второе Рождество уходящего года, года, который все уходил, но никак не мог уйти… Настало самое печальное и невероятно скучное время. Нет, оно просто застряло и не двигалось. Ульяна никогда в жизни не чувствовала себя в таком унынии. И все ради чего? Ради глупых чувств к своему доктору, будь он неладен. Благо тот больше не покидал свою комнату, чтобы навестить очередную аптеку, впал в меланхолию и днями пролеживал на диване, аки Родион Раскольников, глядючи в пространство потолка. Но кто знает, когда ему на ум взбредет взяться за свои нелепые исследования снова.

— Ничего в голову не приходит, — вздыхала Ульяна, сидя на большом валуне и ковыряя носком ботинка мокрый снег и черную почву под ним. — Быть может, журналистов привлечь? Втихаря все исследования докторовы в какую-нибудь газету отправим — пусть люди потом рассудят. — И сама же себе тотчас возражала: — Нет, не пойдет, они на такую неинтересную историю не клюнут. Да, тут тебе не Париж, на всю округу я не встречала ни одного газетного издательства. Немцы совсем не читают газет.

— А что Зои Габриелли? — предлагал Ромэн.

— Доктор разве ж позволит? У него волосы дыбом встанут, едва я появлюсь с чудным узором промеж глаз. Закатит скандал, и тогда уже ни мне, ни ему ничем помочь нельзя будет — обоих в кандалы. А он теперь за мной зорко следит. Боится, как бы его замыслу не навредила. Жаль, конечно, что мы тогда все ж ему на глаза попались, у Михайловых. А то, появись на горизонте Зои, господин Беккер сам закрыл б свой проклятый «Фабен», едва часок-другой послушал ее проповеди.

— А что, если подставить этого Бю… Беккера?

— Я уже раз подумывала об этом, но кроме как соблазнить его, ничего толкового придумать не могу. Но то ужасно пошло! И скучно. Вот если бы на фабрике его чудо-спектакль устроить, вот было бы весело и интересно, и вдохновение тотчас бы подсказало план действий, но пока мы сообразим, суд состоится, Иноземцева посадят за решетку и уже в настоящую тюрьму. Увезут в Берлин, в какой-нибудь Моабит или даже Шпандау. Ты же знаешь, я обо всем на свете готова забыть, когда играю. А здесь надо действовать очень осторожно, ведь чужая… жизнь на кону. Когда своя — Бог с ней, а когда чужая… побаловаться не выйдет. Что ж такое сделать-то? — вздыхала Ульяна. — Хоть убей этого Иноземцева, чтоб ему неладно было, недотепа проклятый.

А потом как подскочит, чуть не поскользнулась на снегу.

— Эврика! Придумала!

— Что придумала?

— Мы его убьем!

— Господь с тобой, Элен, как это — убьем? Не надо месье доктора убивать… — ужаснулся юноша.

— Да не взаправду, а понарошку, понимаешь?

— Убить понарошку? Усыпим? Подольем снотворного? Как у Шекспира?

— Нет, убьем его официально, а самого трогать не будем. Как убили тебя. Только надо узнать, как часто он к начальнику полиции наведывается, успеть в этот срок, а потом я его попридержу, заболею, может, он меня одну не оставит. В общем, принудим его подольше из дому не выходить, а за это время убьем, а Герши его смерть оформит. Нет подсудимого, нет и суда. Гениально, Ромэн! Я гений, ох, до чего я собой горжусь, просто слов нет. Молодец какая! Ай да я, ай да я!

Лессепс в изумлении глядел на девушку, минуту назад пребывающую в непроглядном сплине, а ныне весело хлопающую в ладоши. Сердце его уже забилось в такт возросшему воодушевлению — страсть, как наскучило проводить бесцельные дни в серости зимы глухой провинции, а острая нехватка приключений все наводила на мысль вернуться в Париж. Но только бросить друзей он не решался. И был несказанно рад, что неунывающая и находчивая Элен наконец нашла решение, — значит, жизнь вскоре вновь забурлит новыми событиями.

— Ничего не понимаю… — пробормотал он сквозь невольную улыбку. — Объясни толком.

— В процессе поймешь. Ты еще ведь не попрощался с ним, с месье доктором?

— Да ведь и не собирался.

— Вот вернись и скажи сегодня, мол, хотел вас ослушаться, но подумал, умом пораскинул, решил и вправду вернуться в Париж, доучиться по-человечески. Только вы меня до станции в Эльберфельд проводите, мол, скучать буду, последний раз по душам поговорить охота.

— Потом вернусь? — встревоженно спросил Ромэн, как дитя, которое просилось в цирк на представление и не простило бы, если б его не пустили.

— Вернешься, разумеется.

— А дальше?

А дальше было вот что.

Ульяна вернулась на улицу Фишерталь до прихода доктора и месье Герши, сделав вид, что никуда из комнаты не выходила.

Прибыл из полицейского участка Иноземцев, через четверть часа по условленной договоренности явился Лессепс. Все, чему научила Ульяна, сказал, вид несчастный, понуренный сделал, даже слезу пустил, ну Иван Несторович, конечно же, купился, и тотчас же оба отправились на железнодорожную станцию в Эльберфельд.

Едва Иноземцев за порог, вдруг Ульяна сделала вид, что обнаружила пропажу ценных вещей из гардероба, закатила скандал хозяйке, во всем, разумеется, обвинив ее. И тотчас же, схватив под руку Герши, который снимал соседнюю комнату, велела получить вещи доктора, оставить расчет и вместе с ним покинула гостиницу.

Домик госпожи Греф был мал, постояльцев — двое, окромя Ульяны, Иноземцева да неповоротливого адвоката, потому без особого шума быстро съехали.

Адвокат в смятении последовал за бойкой мадемуазель Боникхаузен, даже слова поперек сказать не успел. Для него было умопомрачительной странностью: отчего мадемуазель Боникхаузен все еще не навестит своих родственников, почему жених преспокойно оставил свою невесту в обществе двух мужчин? А тут еще и такой скандал. Не зная, как правильно поступить в столь щекотливом положении, он машинально послушался девушку и отправился вместе с нею искать другой приют. Вернее сказать, пока он соображал, как следует поступить, та уже волокла его по улицам Бармена в неопределенном направлении. Предусмотрительная Ульяна выбрала такое место, куда Иван Несторович никогда бы не явился — угол улиц Хайдтерберг и Эмильштрассе.

Напротив злополучной аптеки имелась достойная гостиница семьи Петерманн, где они сняли две комнаты: одну для адвоката, другую — для Иноземцева. Ульяна же, вытирая слезы и всхлипывая, изъявила намерение немедленно отправиться наконец к родственникам.

А на вопрос, как же месье Иноземцев узнает, что они в его отсутствие съехали, девушка еще больше огорошила адвоката, заявив, что отправится сегодня перед закатом прогуляться до западной дороги и встретит его.