мог бы пройти эти 533 шага с закрытыми глазами и рассказать о каждой вмятине на мостовой. А во время дождей у меня там даже знакомые лужи были. Одна сразу за углом дома, на Дорот Ришоним, 5, а еще две побольше — на «кикар Цион». В общем, вторая остановка — мой бар «Рéга».

Ну как мой… Там, где стоял мой черно-белый рояль. Ну как мой… Ну, неважно. Просто в баре, кроме не моего рояля, был Chivas Regal. Не мой, естественно. Но у меня были ключи, а хоронить Моррисона без его любимого виски нельзя. Никого нельзя хоронить без «Чиваса», а уж Джима Моррисона тем более. В общем, мы проникли в «Регу» как раз на третьей вещи рок-оперы: «Я нахожу это странным». Бар без людей — вот это действительно странно. Тишина — ни одного «ма нишма» и «беседер», а по углам прятались одиночество, пыль и разбросанные мною аккорды. Кондиционер не работал, пахло несоблюдаемым кашрутом и похотью. Пришлось сразу выпить. Моррисон, кстати, вообще не закусывал. Ни после первой, ни после четырнадцатой. А я поставил кактус на рояль, сел за клавиши — хотел сыграть что-то для него. Не для кактуса, естественно, а для Джима. Но не смог. И мы продолжили слушать Jesus Christ Superstar. Моррисон пил и вслушивался в слова гиллановского Иисуса: яви мне хотя бы крупицу своего вездесущего замысла. Ты, как всегда, молчал, и мы снова пили. Ты — это Бог. На мольбе «забери от меня эту чашу» Моррисон разбил свой бокал и стал пить из горла. Я сказал Джиму, что у Пастернака это звучит красивее, но Моррисон возразил, что без разницы — все знают, как ты на эти мольбы отвечаешь. Точнее, не отвечаешь.

А потом мы втроем ушли. Втроем — это я, Джим и Chivas. Кактус остался на рояле — то ли он был пьян и не смог идти, то ли был пьян я и второй раз забыл его. И да: табличка на второй остановке моррисоновской Via Dolorosa тоже есть. Бар

, улица Йоханана Хорканаса, 3.

Джим, в отличие от меня, даже знал, кто это такой. Нет, я слышал, что при правлении этого Йоханана впервые стали чеканить еврейские монеты, а вот Моррисон знал, что тот отменил ежедневное чтение Псалма 43:24 в храме: Восстань, что спишь, Господи? И левиты будили этими словами Бога каждое божье утро. А этот самый Йоханан запретил тебя будить, и тогда ты окончательно забил на все. Ну, по крайней мере, мы так решили с Моррисоном. Выпили мы в баре немало, и нас шатало. Ну, пошатывало. Мы свернули налево, через тридцать нетрезвых шагов дошли до угла и снова свернули налево, потом направо, а дальше шатались прямо. Иерусалим, между прочим, тоже был не совсем трезв и вилял до Московской площади. А там Моррисон «палец Ога» увидел. Ну, ту двенадцатиметровую хрень времен Храма Ирода, что лежит там со времен Храма Ирода. Джим тут же уселся на нее сверху и стал кричать мне: сфоткай, как будто это у меня член такой! Мол, Памеле пошлем и Патрисии Кеннили. А потом, вспомнив, что и Памелы и Патрисии уже нет, да и сам он тоже умер, погрустнел и сказал, что хочет побывать на Голгофе.

— На какой? — поинтересовался я.

— Ну на той самой, — буркнул Джим.

Ну и тут уже я выпендрился:

— В Иерусалиме насчитывается минимум семь Голгоф. Это только «тех самых». Та, что в храме Гроба Господня, — это раз; протестантская — та, что «могила в саду», — это два. Эти две самые из самых тех самых. А еще есть голгофа у гробницы семейства Ирода, рядом с отелем «Кинг Дэвид». Там еще останавливались Билл Клинтон, Обама, Дональд Трамп, — начал я рассказывать Джиму.

— Кто это? — перебил меня Моррисон.

Никто, понял вдруг я. Моррисон же Клинтона даже как херового саксофониста не мог знать. Про остальных вообще молчу.

— Не парься, — махнул я рукой.

Джим и не собирался париться, и я продолжил козырять голгофами: на Масличной горе, на горе Гило, у башни «Мигдаль Ха-Ир», рядом с «Биньян Клаль». Моррисон охренел. И от того, что их минимум семь, и от того, что я это знаю. На самом-то деле я как-то в «Реге» разговор подслушал. Там русская компания с каким-то знатоком Иерусалима выпивала, и он им все это рассказывал. Хрен знает, кто это был, но они его называли Королем. Уважали, похоже. Ну или выпили много — не знаю. Но даже иерусалимский Король не знал, какая из голгоф настоящая. И никто этого не знает. Ну, может, ты и знаешь, но Йоханан Хорканас запретил тебя будить, и с тех пор ты забил на всё. Ну и мы с Джимом тоже забили на все минимум семь Голгоф и даже в храм Гроба Господня не стали заходить, чтобы на самую раскрученную посмотреть. По атриуму храма прошли — там еще отпечаток сапога какого-то святого турка был. Ну а Джим отпечаток руки оставил. Типа знай наших. Потом дальше пошли. Под Jesus Christ Superstar. Мимо сувенирных лавок, церкви Искупителя и Александровского подворья. Удары кнута в наушниках задавали четкий ритм, подгоняли нас, заставляли съеживаться и вздрагивать. Я даже протрезвел. Спустились до улицы Эль-Вад, а там направо и вышли на площадь перед Стеной Плача.

И тут я протрезвел окончательно. Вся мостовая перед Стеной была усыпана листочками, записками, письмами — теми, что я тщательно сортировал по половому признаку, и теми, что люди сами вкладывали в расщелины Стены. Тоже по половому признаку. Штук пять мужиков ковыряли мужскую часть Стены, штук пять женщин — женскую.

Руками, ногтями, деревянными палочками, ржавыми щеточками и даже детскими пластмассовыми грабельками желто-зеленого цвета они вытаскивали из Стены просьбы, мольбы и мечты людей. Мечты и просьбы цеплялись за Стену и умоляли не трогать их грязными руками и детскими грабельками желто-зеленого цвета. Люди не слышали и бросали письма на землю. В две отдельные кучи. Мужские крики в одну, женские слезы — в другую. Взболтать, но не смешивать. Рав — тот самый специальный рав, специально прикрепленный к почте Бога, — сидел на стульчике и вдохновенно ничего не делал. Как и положено раву. Для полного сюрреализма — ну или иудаизма — вокруг стояли солдатики с М-16. Это на мужской части. А на женской — солдатки. Тоже с М-16.

Узнав меня, рав объяснил,