уже поют дуэтом: перемен требуют наши сердца, перемен требуют наши глаза; пророки Малахия, Захария и Хаггай поднимают незрячие глаза к небу; в нашем смехе, и в наших слезах, и в пульсации вен; кажется, весь мир взывает к Богу, и если ты есть — то не можешь не ответить. Кажется, что вот-вот зазвучит труба Иезекииля и начнется Судный день. Но ничего не происходит. И кажется, что тебя точно нет. Есть только now — сейчас.

Моррисон же продолжает свой прощальный концерт: моя ладонь превратилась в кулак, и, если есть порох, дай огня. Нет у тебя пороха или тебя самого нет — молчат небеса, ни грома, ни молнии. Зажги мой огонь, требует Моррисон, и тогда я понимаю, что он обращается не к тебе, а ко мне. Вырываю у какого-то старца дешевую зажигалку Bic и бросаю Джиму. Вот так, благодарно вспыхивает огнем Джим Моррисон. Испуганные пророки прячутся по своим пещерам, а над Масличной горой восходит звезда по имени Шемеш.

Без десяти семь

Ты видел «Постоянство памяти» Дали? Ту, где время липкое, как ликер «Моцарт»? Где в прошлом, настоящем и будущем всегда без десяти семь? Неважно, кто ты, что делаешь и чего хочешь, — всегда есть и будет без десяти семь, и ничего поделать с этим нельзя.

Вот такое время у меня настало после смерти Моррисона. Без десяти семь. Кажется, я исправно ходил на работу. Ну раз меня не уволили — значит, я туда приходил. И раз мне платили зарплату — значит, я по-прежнему разбирал письма к тебе. Ты — это Бог.

В бар я тоже приходил. И, кажется, что-то играл. Хотя что я мог играть в этом застывшем времени? Не знаю, не помню.

Кажется, ходил и расклеивал по древним стенам Иерусалима объявление: «Утерян смысл жизни. Если кто-то найдет — свяжитесь со мной». И номер телефона. 8 925 170-73-10. Кажется, мне даже звонили.

Точно звонили. Кто-то спрашивал о вознаграждении. Кто-то утверждал, что смысла жизни вообще нет. А кто-то все время звонил и дышал в трубку. Думаю, это был ты. Ты — это Бог. Кажется, потом я ходил и срывал эти самые объявления. А может, дописывал — просьба не возвращать. Ну, в смысле не возвращать смысл. Ну потому что в этом не было никакого смысла.

Наверняка я что-то ел. Скорее всего, пил. Спал, с кем бог пошлет. Кажется, тебя все-таки нет. Не помню.

Еще я поливал твой кактус. Тот, который ты принес Моррисону, когда он умер. И уверял, что кактус скоро зацветет. А потом мне сказали, что он искусственный. Из поролона. Я даже не удивился, но поливать перестал. Не знаю, сколько прошло времени. Не помню. Без десяти семь, все время без десяти семь.

Рассказывают, что Дали умер ровно без десяти семь. В то самое нарисованное им время. Скоро и мое «без десяти семь». А смысла жизни я так и не нашел. И вряд ли уже найду. До «без десяти семь» — три часа и сорок восемь минут.

Иногда то, что есть, и то, чего не может быть, — это одно и то же

Однажды без десяти семь ко мне постучали. В дверь. Я еще по стуку понял, что ты посылаешь мне испытание. Ты — это Бог. Ты-ды-ты-тым, ты-ды-ты-ты ты-тым — отстукивал испытание великий рифф Love Like A Man группы Ten Years After. Я открыл. Испытание улыбалось и застенчиво пахло водкой. Илья. Тот, двухметровый. Которому Моррисон хотел свой Ford Mustang Shelby GT 500 подарить, а Илья не взял. А пачку сигарет — взял. Ну потому что «если есть в кармане пачка сигарет» Цой спел, а про Ford он ничего не пел. В общем, они сделали клип для одной из групп, что выступали тогда на «Кинопробах», и он принес его мне показать. Пришлось смотреть.

Иногда то, что есть, и то, чего не может быть, — это одно и то же. С экрана на меня смотрела Даша. Смотрела и улыбалась.

Любовь — это то, что ты можешь

Без десяти семь вскрикнуло и сломалось. Черепаха очнулась и разбудила слонов. Даша смотрела на меня и улыбалась. «Любовь — это то, что ты можешь», — пел Элвин Ли в той самой Love Like A Man, что отстукивал Илья о дверь моей съемной квартиры на Дорот Ришоним, 5. А Даша смотрела на меня с экрана и улыбалась. А я — я даже сказать ничего не мог. А любовь — любовь мог. Так что Элвин Ли прав. Любовь — это то, что ты можешь. Даже когда ты ничего не можешь.

«Отпевайте немых! А я уж сам отпою»

Без десяти семь умерло от потери секунд. Липкое время взорвалось, и ликер превратился в горящий абсент. С двадцать девятой секунды по девяносто четвертую на пленке была Даша. Больше минуты. Cто пять секунд. Сто пять секунд Даша была, и она улыбалась.

Двадцать девятая секунда. Даша входит в кадр, и мир становится тем, чем он должен быть.

Девяносто четвертая секунда. Даша, улыбаясь, взмахивает руками. Непонятно: может, она хочет обнять меня, а может, улететь — камера уходит на другой план.

Мир рушится; абсент прожигает внутренности, оставляя во рту и в душе горечь полыни.

Илья говорит, что не знает, как эта девушка попала в кадр. А еще говорит, что она — клевая.

Repeat.

Двадцать девятая секунда. Клевая Даша входит в кадр, и мир становится тем, чем он должен быть.

Девяносто четвертая секунда. Мир исчезает.

Repeat.

Repeat — это то, что ты можешь.

Repeat.

29–94.

Repeat.

29–94.

Ты никогда не резал себе вены? Ну, если ты, конечно, есть и если у тебя есть вены.

Repeat.

Двадцать девятая секунда. Даша вошла в кадр, полоснув бритвой по руке. Не понарошку, а как и положено — вдоль.

Девяносто четвертая секунда. Взмах Дашиных рук заговаривает мою кровь, и она застывает полынью.

Repeat.

29–94.

«Любовь — это то, что ты можешь», — говорит Элвин Ли.

Repeat.

29–94.

«Сиди и смотри, как горлом идет любовь», — отвечает ему с того света СашБаш.

Repeat.

29–94.

«Лови ее ртом — стаканы тесны», — это уже он мне.

Repeat.

29–94.

Похоже, абсент настаивают на крови, а не на полыни.

Repeat.

29–94.

Надо не забыть предупредить об этом пикассовскую любительницу.

Repeat.

29–94.

В среднем в человеке пять литров