он и сам был согласен с мнением общественности. С точки зрения Британии, занятие немцами Рейнской области было переменой к лучшему и достижением британской политики. На протяжении многих лет – со времен Локарно, если не раньше, – англичане убеждали Францию в необходимости придерживаться строго оборонительной стратегии и не дать втянуть себя в войну ради какой-то далекой «восточной» цели. Пока Рейнская область оставалась демилитаризованной, французы по-прежнему могли угрожать Германии – или так всем казалось. Британцев преследовал страх, что повторится ситуация 1914 г.: им придется вступить в войну ради Чехословакии или Польши, как в 1914-м им, как они думали, пришлось вступить в войну ради России. Ремилитаризация Германией Рейнской области сняла эти опасения. Теперь, хотела Франция того или нет, ей была навязана оборонительная стратегия, и французы в большинстве своем приняли этот факт без особых возражений.

Фланден без споров принял отказ Болдуина. О самостоятельных действиях Франции он никогда всерьез не думал. Любая попытка подражать французским лидерам 1914 г. привела бы, по его убеждению, к разрыву с Великобританией; Гамелен же четко определил, что действовать в таком случае будет невозможно. Англичане настаивали на дипломатии. Так тому и быть. В Лондоне собрался Совет Лиги. Ввести санкции против Германии предложил только советский нарком иностранных дел Литвинов, и одного этого уже было достаточно, чтобы такое предложение не прошло. Совет пусть не единогласно, но все же постановил, что Версальский и Локарнский договоры нарушены. Гитлеру предложили провести переговоры о новой системе европейской безопасности взамен той, что он уничтожил. Тот ответил на приглашение: «территориальных претензий в Европе» у него нет, он хочет мира и предлагает заключить с западными державами пакт о ненападении сроком на 25 лет. Англичане, в свою очередь, потребовали бóльшей конкретики, поставив целый ряд вопросов. На это Гитлер не отреагировал вообще никак. Наступило затишье. Последние рудименты версальской системы рассыпались в прах, а вместе с ними и локарнская. Это был конец эпохи: капитал «победы» иссяк.

7 марта 1936 г. стало поворотным моментом истории, но скорее внешне, чем в реальности. Теоретически ремилитаризация Рейнской области затрудняла или даже делала невозможной помощь Франции ее восточным союзникам – Польше и Чехословакии; фактически же Франция уже много лет назад отказалась от подобной идеи, если она вообще у нее была. В оборонительном плане Франция от ремилитаризации Рейнской области не пострадала. Если линия Мажино была тем, что заявлялось, то Франция находилась в той же полной безопасности, что и раньше; если же линия Мажино никуда не годилась, значит, Франция в любом случае никогда в безопасности не была. Нельзя сказать, что Франция от произошедшего только проигрывала. Германия, заняв Рейнскую область, потратила бесценный актив, давший ей столько преимуществ, – актив собственной разоруженности. Смысл существования армий – разгром других армий. Такой разгром сам по себе имеет политические последствия: он подавляет волю покоренного народа и тем самым заставляет его подчиниться завоевателю. Но что может сделать армия, которой не с кем сражаться? Она может вторгнуться в разоруженную страну; политическая воля покоренного народа не будет при этом подавлена. Эту волю можно будет сломить только террором – секретной полицией, пыточными камерами, концентрационными лагерями. К таким методам в мирных условиях прибегать непросто. Немцы даже в военное время с трудом применяли их в отношении стран, которые они захватили без боя, например Дании. Демократические государства в особенности не любят запускать машину террора – разве что в своих колониях за пределами Европы, да и то в ограниченных масштабах. Поэтому пока Германия не перевооружилась, Франция и ее союзники недоумевали, что им с нею делать. Но когда Германия вошла в Рейнскую область и создала крупную армию, возникла возможность применить к ней обычный способ принуждения – войну. Западные державы готовились к этой войне не слишком квалифицированно; но до ремилитаризации Рейнской области они не готовились к ней вообще. Дату 7 марта 1936 г. называли в то время – и называют по сей день – «последним шансом», последней возможностью остановить Германию без всех жертв и страданий большой войны. Формально, на бумаге, это было так: у Франции была большая армия, а у Германии – никакой. Психологически же все было наоборот. Западные народы беспомощно упирались в вопрос: что они могут сделать? Французская армия может войти в Германию и потребовать от немцев обещания хорошо себя вести; но потом она уйдет восвояси. Ситуация не изменилась бы, или, того хуже, немцы стали бы еще более обиженными и буйными. На деле давать Германии отпор не было никакого смысла до тех пор, пока не будет чего-то конкретного, чему давать этот отпор, – пока не будет покончено с версальским урегулированием, а Германия не перевооружится. Поражением можно угрожать только стране, которая рвется к победе. Таким образом, 7 марта стало вдвойне переломным моментом. Оно открыло путь к успеху Германии, и оно же создало предпосылки для ее окончательного поражения.

Глава 6

Полувооруженный мир, 1936–1938 ГГ

Ремилитаризация Рейнской области ознаменовала крах механизмов безопасности, созданных после Первой мировой войны. От Лиги Наций осталась одна тень; Германия вольна была перевооружаться, не оглядываясь ни на какие ограничения; гарантии Локарно больше не действовали. И вильсоновский идеализм, и французский реализм потерпели фиаско. Европа вернулась к системе, существовавшей до 1914 г., – или, точнее, к отсутствию системы. Каждое суверенное государство, большое или малое, желающее обеспечить себе безопасность, снова вынуждено было полагаться на военную силу, дипломатию и союзы. У бывших победителей не осталось никаких дополнительных преимуществ; у побежденных – никаких дополнительных помех. В Европе вновь воцарилась «международная анархия». Многие, включая некоторых историков, считают, что одного этого уже достаточно, чтобы объяснить Вторую мировую войну. В каком-то смысле так оно и есть. Пока государства не признают никаких ограничений своего суверенитета, между ними будут вспыхивать войны – одни по умыслу, другие по ошибке. Недостаток этого объяснения в том, что, поскольку оно объясняет всё, оно не объясняет ничего. Если бы «международная анархия» обязательно вызывала войны, европейские государства не знали бы мира с конца Средних веков. Но ведь были же в Европе и продолжительные периоды покоя; перед 1914 г. международная анархия обеспечила Европе самый долгий мир со времен падения Римской империи.

Войны похожи на автомобильные аварии. У них есть одновременно и общая причина, и причины частные. Любая авария в конечном итоге есть следствие изобретения двигателя внутреннего сгорания, а также человеческого стремления попасть из одного места в другое. В этом смысле, чтобы «победить» автомобильные аварии, нужно запретить автомобили. Однако автолюбитель, обвиненный в опасном вождении, поступит неразумно, если в качестве основной стратегии своей защиты станет ссылаться в суде на существование автомобилей. Полиция и суды не учитывают глубинных причин. Они ищут конкретную причину каждой аварии, будь то ошибка водителя, превышение скорости, алкогольное опьянение, неисправные тормоза или плохое дорожное покрытие. Так же и с войнами. «Международная анархия» делает войну возможной; она не делает ее неизбежной. После 1918 г. не один автор создал себе имя, исследуя глубинные причины Первой мировой войны; и хотя рассуждения их бывали верными, они лишь отвлекали внимание от вопроса, почему эта конкретная война случилась в это конкретное время. И тот и другой подходы имеют смысл – каждый на своем уровне. Они дополняют, а не исключают друг друга. У Второй мировой войны тоже были свои глубинные причины; но одновременно к ней привела цепь конкретных событий, и эти события заслуживают детального изучения.

Перед 1939 г. человечество рассуждало о глубинных причинах войн больше, чем когда-либо; и в силу этого им стали придавать огромное значение. После 1919 г. широко распространилось убеждение, что будущих войн можно избежать лишь в случае успеха Лиги Наций. Теперь Лига потерпела неудачу, и люди немедленно начали заявлять, что война неизбежна. Многие даже считали, что пытаться предотвратить войну старыми методами союзов и дипломатии – вредная затея. Говорили также, что фашизм «неизбежно» порождает войну, и на это нечего возразить, если принять на веру заявления фашистских лидеров. Гитлер и Муссолини прославляли войну и воинские добродетели. Они