прошло незаметно, без внезапных потрясений. Июльское соглашение 1936 г. гарантировало ему почти то же самое, что он предлагал Муссолини в Венеции два года тому назад, за единственным исключением: Шушниг не освобождал место для «человека с независимым мировоззрением», а сам становился этим человеком – по крайней мере, Гитлер на это надеялся. Он не сомневался, что стены Вены падут сами собой. Даже в феврале 1938 г. он заявлял лидерам австрийских нацистов: «Австрийский вопрос невозможно решить революцией… Я хочу, чтобы был избран эволюционный курс, а не силовое решение, поскольку с каждым годом для нас ослабевает опасность в области внешней политики»{1}.

Шушниг, в свою очередь, с облегчением избавился от необходимости полагаться на Италию – это не нравилось всем австрийцам, да и положиться, по мнению большинства из них, на нее было нельзя. Спасать демократию в Австрии было уже поздно, спасти можно только отдельное название страны. Шушниг был готов отдать нацистам все, чего они хотели, только не собственное положение; теперь, думал он, в этом смысле ему ничего не угрожало. Июльское соглашение 1936 г. давало Шушнигу видимость, а Гитлеру – реальные преимущества. Довольны остались оба; доволен был и Муссолини. Защитить независимость Австрии он мог только путем унизительного примирения с западными державами, да и то вряд ли. Он тоже довольствовался видимостью – сохранением названия «Австрия». Если взглянуть глубже, планы Италии и Германии по-прежнему противоречили друг другу. Муссолини хотел сохранить свой протекторат над Австрией и Венгрией и повысить вес Италии в Средиземноморье – прежде всего за счет Франции. Гитлер же собирался сделать Германию ведущей державой Европы, а Италии в лучшем случае отводил роль младшего партнера. Ни один из них не горел желанием поощрять амбиции другого; каждый планировал использовать вызов, который бросал западным державам другой, чтобы добиться уступок для себя. В таких обстоятельствах обсуждение практических вопросов легко могло привести к ссоре. Вместо этого Гитлер и Муссолини всячески подчеркивали свое «идеологическое» родство – передовой, творческий дух двух государств, который якобы возвышал их над изжившими себя демократиями. Именно вокруг Оси Берлин – Рим, о возникновении которой Муссолини во всеуслышание объявил в ноябре 1936 г., должна была теперь вращаться европейская политика.

В отношениях c Японией Гитлер в то время придерживался аналогичной стратегии. В практических вопросах две державы тоже не сходились во взглядах. Гитлер хотел столкнуть Японию с Россией и Великобританией, не жертвуя при этом тесными связями Германии с Китаем, реорганизацией армии которого по-прежнему руководили немецкие генералы. Для Японии присутствие на Дальнем Востоке Германии было столь же нежелательно, как и присутствие любой другой европейской державы. Каждая из двух стран только и ждала, когда другая начнет конфликт, из которого можно будет извлечь выгоду. Риббентроп, личный советник Гитлера по международным отношениям, предложил решение – это был его первый успех, который чуть более года спустя привел его на пост министра иностранных дел. Антикоминтерновский пакт стал громкой декларацией принципов, которая не обязывала к действиям ни одну из сторон. Будучи направлен исключительно против коммунизма, он даже не был альянсом против России; как показало будущее, в войне с ней Германия и Япония так и не стали союзниками. Но выглядел пакт как реальный антироссийский союз. Советские руководители были им напуганы, и если ключ к разгадке советской политики существует, то искать его нужно именно здесь. Они верили, что на них вот-вот нападут – может, Германия, может, Япония, а может, обе сразу. Самым большим и самым непосредственным их страхом была агрессия Японии на Дальнем Востоке. По безудержной иронии, на которую настолько щедра мировая история, из всех войн, которые уверенно предрекали в то время, именно этой так и не случилось.

Антикоминтерновский пакт Германии и Японии, а также менее открыто антикоммунистическая Ось Берлин – Рим влияли не только на советскую политику. Все это оказало огромное воздействие и на Англию с Францией. Россия и западные державы могли сближаться, пока международные отношения строились на основе отвлеченных понятий, в отрыве от внутренней политики. Франция заключила с Советской Россией пакт о взаимопомощи; западные державы – без особой охоты – приняли страну в качестве лояльного члена Лиги Наций и сами становились лояльнее к этой организации, пристыженные хвалебными речами Литвинова о «коллективной безопасности». Когда же Антикоминтерновский пакт выдвинул на первый план политические идеи, граждане двух демократических стран тоже ощутили зов антикоммунизма. В борьбе между фашизмом и коммунизмом они предпочитали держать нейтралитет, а может, и выбрали бы фашистов. Они боялись Гитлера как лидера сильной, агрессивной Германии; они – не все, но многие – приветствовали его как защитника европейской цивилизации от коммунизма. Тут отношение англичан и французов немного различалось. Многие англичане, прежде всего консервативных взглядов, говорили: «Лучше Гитлер, чем большевики». Ни одному из них, за исключением разве что предводителя английских фашистов сэра Освальда Мосли, не пришло бы в голову сказать: «Лучше Гитлер, чем Болдуин» – или Чемберлен; или даже Клемент Эттли. Во Франции на всеобщих выборах в мае 1936 г. победили левые: радикалы, социалисты и коммунисты. Когда они сформировали правительство Народного фронта, консервативные обеспеченные французы говорили не только «Лучше Гитлер, чем большевики», но и «Лучше Гитлер, чем Леон Блюм».

Это была не единственная причина, по которой улучшившиеся было отношения Запада с Советской Россией теперь пошли на спад. В 1936 г. в России начался Большой террор: старых большевистских лидеров почти поголовно казнили или бросали в тюрьмы; тысячи, а может, и миллионы менее заметных советских граждан выслали в Сибирь. На следующий год чистки пришли в армию: первого заместителя наркома обороны Тухачевского, еще двух из пяти маршалов, 13 из 15 командующих армиями и множество других чинов приговорили к расстрелу на тайных судебных заседаниях или вообще без суда и следствия. Причин этой расправы не знает никто. Обезумел ли Сталин от неограниченной власти? Были ли у него основания полагать, что генералы или его политические соперники планируют заручиться поддержкой Германии и устроить переворот? А может, он сам собирался помириться с Гитлером и устранял вероятных критиков? Согласно одной из версий, чехословацкому президенту Бенешу стало известно, что Тухачевский вел переговоры с Гитлером, и Бенеш передал эти сведения Сталину. По другой версии, немецкие спецслужбы сфальсифицировали эти улики и подбросили их Бенешу. Правды мы не знаем и, возможно, не узнаем никогда. Но последствия были недвусмысленными. Практически все западные наблюдатели были убеждены, что Советская Россия бесполезна как союзник: во главе страны стоит жестокий и беспринципный диктатор, ее армия находится в состоянии хаоса, а система управления может рухнуть при первом же напряжении. Не согласен с этим мнением был разве что американский посол в СССР Джозеф Дэвис. Он всегда настаивал, что заговор действительно имел место, приговоры суда были справедливыми, а военная сила страны в результате лишь укрепилась. Но это тоже лишь его предположения. Никто не знал правды тогда, никто не знает ее и сейчас. В 1941 г. советские армии дали немцам достойный отпор, но только после страшных поражений, понесенных в самом начале войны. Это может свидетельствовать как о том, что и в 1936 или 1938 г. они были вполне боеспособными, так и о том, что даже в 1941 г. они едва ли были по-настоящему готовы к войне. Все это пустые рассуждения. Практический итог был один: западные державы безоговорочно укрылись за своими оборонительными рубежами – парадоксальный результат, если вспомнить, что Франко-советский пакт послужил Гитлеру оправданием для разрушения локарнской системы.

После событий марта 1936 г. обе западные державы не сидели сложа руки. Они принялись укреплять свои оборонительные позиции – ну или они так думали; делалось это в основном из страха перед Германией, а также для того, чтобы ослабить связь с Советской Россией. Когда Гитлер ввел войска в Рейнскую область, британское правительство изменило свои данные по Локарнскому договору гарантии обеим сторонам на четкое обещание помощи Франции в случае, если та подвергнется прямой агрессии. Предполагалось, что это временная мера, которая будет действовать, пока в ходе переговоров не найдется замена локарнским решениям. Однако переговоры закончились ничем, никакой замены Локарно не возникло. Вот так случайно вышло, что Великобритания впервые в своей