– Приступаю немедленно!

– Да не мельтеши. Абраша на коне, думает, нас запугал, и всё ему с рук сойдёт. Подготовься и бей. Свободен!

Но Ежов просчитался, Слуцкий не тешился иллюзиями. Он готовился к смерти.

Что нужно человеку, если гибель неминуема, близка, остаются считаные часы, максимум – дни, и уже ничего не успеть, не исправить? Кто-то пьёт без просыпу, другой пускает себе пулю в лоб, не желая сойти с ума в ожидании ареста, пыток, расстрела. Начальник ИНО потратил следующие сутки не зря.

Утро началось с вызова к Фриновскому. Приглашение поступило не по телефону через секретаря, как принято. Явился порученец – молоденький лейтенант госбезопасности в сопровождении двух сержантов. Ещё не арест. Не отобрали табельное, не защёлкнули браслеты на запястьях. Но какая разница?

Троица эскорта протопала в кабинет начальника ГБ в полном составе, не отставая от конвоируемого. Там гораздо теснее, чем у Ежова, тем более приличный объём заняла массивная туша Леонида Заковского. При виде его Слуцкий внутренне вздрогнул. Глава Московского управления НКВД считался основным поставщиком живых мишеней для расстрельного полигона «Коммунарка». Одно дело – знать, что финал близок. Другое дело – увидеть воочию.

– Один вопрос, Абрам Аронович. Да вы присаживайтесь.

Фриновский был единственный, кто из присутствующих сидел. Слуцкий остался на ногах, чувствуя затылком дыхание одного из конвоиров.

– Зачем, Михаил Петрович? Насижусь ещё.

Толчок в спину бросил его к стулу.

– Не слушаете, не уважаете начальство даже в мелочах. Ни меня, ни наркома. Неправильно это, так, Леонид Михайлович? – Заковский весомо кивнул, а Фриновский отбросил политесы. – Говори, сволочь, где папка по «Канкану»? Связи с немецкой агентурой? Ну?

– В надёжном месте, – безмятежно улыбнулся Слуцкий. – Пусть связь с ними оборвётся навсегда, чем вы угробите ещё нескольких нормальных людей. А папка о вас с Ежовым – в ЦК.

– Нормальных… – Фриновского зацепило именно это, больше даже, чем донос в Кремль. – Выходит, мы здесь все – ненормальные?! Лёня, давай!

Слуцкий на миг зажмурился. Но Заковский не удостоил его даже зуботычиной, а метнулся в приёмную. Через минуту в кабинете объявился ещё один персонаж – майор Михаил Алёхин из отдела спецтехники. Он был знаком Слуцкому поверхностно, как и большинство новых выдвиженцев. Люди менялись слишком часто, чтоб их изучать и запоминать.

– Вот, Михал Сергеевич, гражданин бывший начальник ИНО упорствует. Вы знаете, что нужно, – и Заковский указал пальцем на Слуцкого, отдавая команду «фас».

Лейтенант и сержанты навалились толпой, выкрутили руки, хоть разоблачённый враг народа даже не трепыхнулся. Алёхин достал шприц, наполненный чем-то прозрачным. Когда наклонился над Слуцким, приговорённый уловил шёпот на идиш, единственное слово.

«Прости!»

Укол, резкая боль, короткая судорога, и мир исчез.

Фриновский брезгливо наклонился над телом.

– Алёхин, мать твою в туда и поперёк! Что ты ему вколол?

– Цианид, как обычн…

– Что «как обычно»?! Заковский! Ты куда смотрел? Долбодятел! Его ж разговорить надо было!

Оправдания массивного чекиста, подкреплённые размахиванием рук и клятвенными заверениями, что химик не так его понял, ничего не изменили. Слуцкий замолчал навсегда. Сам Алёхин, урождённый Моисей Смоляров, избавил коллегу от интенсивных допросов и пережил его ненадолго, расстрелянный как немецкий шпион.

В газете «Правда» появилось известие о смерти Слуцкого на рабочем месте от сердечного приступа, товарищи сокрушались: сгорел на службе, себя не щадил в борьбе с контрреволюцией, верный до гроба идеалам Ленина – Сталина. Спустя несколько дней герой был развенчан, затем посмертно исключён из компартии как вредитель и враг народа.

Глава 22. София

Любопытно, где Элен собирается искать морскую натуру, если до черноморского побережья километров триста? Встречается с какими-то англичанами и откровенно странными людьми. Выполняет задание МИ-6, если дядюшка привлёк её к своим играм, или просто развлекается?

Я неприметно слежу за ней, что несложно: огромный «роллс-ройс» маркиза Колдхэма, наверно, один такой на всю Софию. Когда хрупкая девушка ведёт этого монстра по улицам, её едва видно за рулём, авто катится будто пустое.

На второй день выдался отличный момент «случайно» встретиться на чужбине. Элен отправилась в одиночестве обедать в открытом кафе на площади. Но я не воспользовался случаем. Мне зябко, несмотря на майское тепло.

Шпиону-нелегалу плохо. Не покидает внутренний раздрай, постоянное сознание, что ты играешь чужую роль и в любую секунду можешь быть разоблачён, раздавлен, даже не по своей оплошности, а из-за ошибок коллег или жуткого трагического стечения обстоятельств. Очень точно это душевное состояние названо «холод». Даже если вжился в роль, чувствуешь единство с разыгрываемым образом, ледяные иглы не исчезают никогда.

Но стужа превращается в абсолютно невыносимую, когда пропадает связь. Пребывание на нелегальном положении теряет смысл. Риск, лишения, угроза провала – всё зря, если не получаешь заданий, не сливаешь Центру добытую информацию.

Ладно, если тебя превращают в спящего агента. Меня вроде как пытались усыпить, но при этом с последовательностью, характерной для русского бардака, непрерывно засыпали мелкими заданиями. В конце февраля обмен посланиями просто бурлил. Москва желала знать о развитии аферы с аншлюсом. И вдруг – обрыв. Молчит эфир, а если посылаю сообщения по почте, то создаётся полное впечатление, что пишу пингвинам в Антарктику. В никуда.

Аналитическая группа СД получила сообщение, что в Москве ликвидирован очередной деятель ГБ, на этот раз – негодяй Слуцкий. Утрата связи из-за его гибели? Странно. Даже если он успел уничтожить какие-то документы, есть же ещё куча сотрудников, что передавали радиограммы Парису, поддерживали контакты через посольство в Берлине и торгпредство. Да, многих из них отзывают, но документы же хранятся, в том числе убийственно опасные для меня. Своя документация имеется в СГОНе, не удивлюсь, если Серебрянский часть бумаг держит не в СССР.

Осаждать наших дипломатов в Германии откровенно боюсь. Гестапо пасёт их день и ночь. В Софии легче, там немцев поменьше, а советских оперативников обычно кишмя кишело: в Болгарии прибежище белогвардейской эмиграции. За ней и следят мои коллеги из ИНО. Либо следили в прошлом, не знаю, кто остался в поле после тридцать седьмого.

В общем, выпускаю Элен из-под надзора и понемногу кружу у советского посольства, вычисляю людей в штатском по принципу «рыбак рыбака». Чтобы не слишком рекламировать свою внешность, посещаю магазин театральных товаров. Теперь больше похожу на немолодого сутулого торгаша. Седая грива под старомодной шляпой, плащ, трость, очки в роговой оправе, пышные усы с подусниками. Маскировка так себе, глаз отведёт, если не приглядываться. Англичанка, кстати, не узнала, когда встретилась с «торгашом», бредущим вслед за советским дипломатом. София, конечно, город большой. Но слишком много шпионов на одной улице! Даже такой оживлённой, как бульвар Царя-освободителя.

Тянусь за объектом от храма Святого Николая Чудотворца до бульвара Князя Дондукова. Как ни напрягаюсь, никого не могу засечь, чтоб следил за моим подопечным. А он меня срисовал. Останавливается у газетного киоска и кидает косяк назад. Гадает, наверно, что за фрукт на хвосте и столь близко.

Дальше скрываться бессмысленно. Я швыряю монетку тому же газетчику и хватаю первый попавшийся листок с буржуазной клеветой, бульварными сплетнями и рекламой. Советский испытующе смотрит. Простецкое лицо, круглое, курносое, как у истинного интеллигента пролетарского происхождения. Сую записку, надеюсь не слишком приметно, в карман коричневого шерстяного пиджака, совсем не по погоде.

– Передайте господину консулу.

Дальше фифти-фифти. Может возмущённо