ни-ни, и на сторону не сходить. Пытаюсь насмешкой прикрыть дыру в душе, что пробили в ней два эсэсовца, отбирая у меня Лени. Совсем не весело. К богатой мозаике злоключений прибавляется ещё одна утрата. Я точно знаю, что, даже захватив очередной финансовый куш, не смогу сбежать из Берлина с любимой. Она не уедет из города обожаемого фюрера! Этот треугольник разрушается только моим выходом из игры.

– Кстати, Валленштайн, – прессует меня шеф. – Почему вы прервали отношения с Элен Колдхэм?

– Не прервал… Мы часто видимся – на приёмах, в опере, раз на ипподроме.

Дядя кивает. Лошади – его постоянная страсть. Наверно, как женщины до позорной болезни.

– Позвольте предположить, что ваш роман с Рифеншталь мешает выполнению задания, – продолжает Олендорф. – Приёмы, опера? Пусть ваша комнатка снова трясётся от женских воплей, только это будет английская агентесса, а не пассия Гитлера.

Он кривит рот, в укоризненном взгляде читается: мне бы такие задания на старте карьеры.

Знаю, в разведке нужные связи часто возникают на скомканных простынях. Но как же противно этим заниматься, если ещё совсем недавно…

– Кстати, – вмешивается граф. – По моим данным, Элен собирается в Софию. Маркиз в Лондоне и застрял там. Случайная встреча в малознакомом городе запросто принесёт плоды, если вы, молодой человек, постараетесь.

– Обязательно, – я обещаю это неискренне и, вздрюченный по самые помидоры, покидаю, наконец, начальственную обитель.

День спустя «родственник» сообщает о внезапном отъезде Лени для выбора натуры к очередному фильму. Она воздержалась от прощальной встречи. Не иначе, тоже пережила промывку мозгов. Мы расстаёмся без слов, без выяснения отношений.

Обедаю с Элен в кафе. Болтаем ни о чём. Старательно избегаю политики, особенно разговоров об аншлюсе Австрии под лозунгом «Один народ, один рейх, один фюрер!» Британцы выражают громкое «фи», но кроме сотрясения воздуха ничего не предпринимают. Девушке плевать на политику. Промелькнуло лишь, что на какое-то время Австрия закрыта для неё как место живописной натуры. Меня колет изнутри, слово «натура» тотчас наталкивает на мысли о Лени. Я не вспоминал о ней целых десять минут!

– Хочу попробовать морские пейзажи. Воистину романтично.

– Вернётесь в Англию?

– Увы, там слишком мрачно.

– Тогда Италия. Или другие союзные рейху страны – Румыния, Болгария?

Англичанка морщит носик. Да, она слышала эти названия, но с трудом представляет, где они и имеют ли выход к морю.

– Болгария… Наверно. Мне рекомендовали.

Значит, дядюшкин источник не соврал.

– Когда же?

– Через месяц, не ранее. В середине марта побережье вряд ли живописно.

Я поддерживаю разговор о живописи, целую руку на прощание по моде девятнадцатого века, в наше время преобладает лёгкое рукопожатие. Совсем не грущу, что «случайная» романтическая встреча отложена. Надо мной висит проблема важнее – никак не могу связаться с Демисом. Центр упорно молчит.

– А вы были в Болгарии?

– Не знаю, мисс. Моя служба настолько засекречена, что я не вправе даже с самим собой обсуждать, где пришлось побывать и что увидеть.

Она очаровательно смеётся. Жаль, что факт очаровательности отмечаю машинально. Её чары не затрагивают больше никаких струн в душе. Даже не возбуждают желания взнуздать и оседлать.

Глава 21. Слуцкий

Глава ИНО остался единственным начальником отдела в ГБ, заставшим времена Ягоды. Чистка пошла по второму кругу, исчезали сотрудники, переведённые в центральный аппарат НКВД при Ежове. Неприятные слухи поползли и о самом наркоме.

Он, чувствуя удавку на шее, пытался наносить упреждающие удары, стирал в порошок чекистов, способных свидетельствовать против него. Новые аресты напоминали сведение счётов. Слуцкий, никогда не бывший в фаворе руководства, ожидал худшего со дня на день. Последние контакты с наиболее ценными агентами начальник Иностранного отдела передал в СГОН «дяди Яши», отнюдь не только из-за заботы об этих людях: если кого-то из нелегалов выдернут в СССР и выбьют признание в работе на врага, агент может запросто указать на начальника ИНО как организатора «контрреволюционной деятельности».

От ожидания катастрофы Слуцкий едва не сходил с ума. Каждый раз, когда к нему одновременно приближались двое или трое оперов, внутренне сжимался в предчувствии роковых слов: «Сдайте оружие и пройдёмте с нами». Здание наркомата на площади Дзержинского, знаменитая Лубянка, превратилось в западню, принимавшую будущую жертву в свои объятия по утрам и неохотно отпускавшую поздно вечером.

Ночью не заснуть. Звук автомобильного мотора мог означать прибытие группы захвата. Собственно, так и случилось в декабре. Хлопанье дверцы, грохот сапог по лестнице, настойчивый стук в дверь… Но в квартиру этажом ниже, где жил ответственный работник Наркомата иностранных дел. Больше не живёт, и не только в одном доме со Слуцким.

Скорее от безысходности, нежели здравого смысла, начальник ИНО начал сбор компромата на Ежова. Благо нынешний нарком внутренних дел материала предоставлял более чем достаточно: от бытового пьянства до жутких служебных провалов. Без сбоев работал только механизм самоуничтожения НКВД.

– Что же получается, Абраша? – вызвав Слуцкого на ковёр, Ежов избрал подчёркнуто фамильярный тон. Через длинный стол, позволявший рассесться коллегии наркомата, донёсся ощутимый водочный перегар. Генеральный секретарь госбезопасности периодически с утра закладывал за воротник, что не позволяли себе предшественники. А подчинённые гадали: как он скрывает запах при внезапных вызовах к Сталину. – Мы переводим в Москву твоих агентов, поверяем, и они все как один оказываются агентами империалистических разведок. Возникает закономерный вопрос, товарищи: что можно сказать об их начальнике – товарище Слуцком?

Кроме руководителя ИНО в кабинете наркома ошивался только один человек – Фриновский, глава ГУГБ и первый заместитель Ежова, поэтому обращение «товарищи» в присутствии Слуцкого, подозреваемого в том, что он уже не товарищ настоящим чекистам, было несколько неуместным. Фриновский сохранял мрачно-постное выражение раскормленного лица. Дескать, недоглядел, извините, товарищ нарком, разрешите поправить оплошность немедленно. Защищать подчинённого главный гэбист страны не собирался. Он так же невзлюбил начальника разведки, как и Агранов, арестованный в тридцать седьмом.

«Конец!» От этой простой мысли у Слуцкого что-то внутри перещёлкнуло. Или спустились тормоза, или снялся какой-то предохранитель. Но Ежов не играл в сложные игры и не собирался вникать в настроение очередной жертвы. Распекая приговорённого, он преспокойно дымил «Беломором».

– Предатели – сплошь старая агентура, Абрам. Что набрана при Ягоде и других изменниках.

– Так точно! – Слуцкий даже встал от волнения, поправив машинально гимнастёрку. – Однако и в нынешнем руководстве полно предателей, призванных лично вами, товарищ генеральный комиссар…

Залп обвинения с перечислением убийственных фактов, особенно если их правильно подобрать и истолковать, был настолько сильный и неожиданный, что Николай Иванович поперхнулся дымом.

– Ты… ты… да я тебя…

– Разрешите? – Фриновский увидел, что отсидеться в стороне не удастся, тем более часть обвинений задела его лично. Нарком кивнул, занятый ударами кулачком в мелкую грудь. – Товарищ Слуцкий, вы в своём уме? Думаете пустыми угрозами избежать разоблачения?

– По крайней мере, товарищи, буду разоблачён не один.

Свободной от самобичевания рукой Ежов махнул Слуцкому – убирайся. Когда дверь закрылась, просипел:

– Миша, что эта гнида у тебя делает?

– Так команды не поступало, Николай Иванович.

– Считай, что она пришла к тебе месяц назад! – Ежов выкашлял остатки дыма из лёгких, и его голос обрёл привычную звонкость. – Месяц назад, а ты не телишься!

– А с его компрой что? Наколупал, стервец! Начнёт клеветать, дойдёт до…

– Нужно, чтоб не дошло, – прервал его стенания нарком. – Чтоб тихо