жизнь напоминает театр абсурда. Я постоянно отправляю в Москву важные сведения, выуженные в аналитической службе СД. Они складываются в картину, что способна испугать самого мужественного: в текущем году нацисты начнут действовать, и это не станет мелким демаршем вроде ввода армейских частей в Рейнскую демилитаризованную зону. Гитлер намерен сыграть по-крупному.

Практически весь промышленный рост так или иначе связан с выпуском оружия. Германия свела импорт до минимума, словно тренируется в выживании в условиях экономической блокады. Вермахт и Кригсмарине растут как на дрожжах, приближая базы к СССР. Я узнал о совершенно секретных переговорах по размещению немецких субмарин в Эстонии. Против кого они намереваются загнать подлодки на самый восток Балтики? Чтоб угадать, не нужно трёх попыток.

Фюрер чувствует полную безнаказанность. Он наплевал на ограничения, что были наложены на рейх после мировой войны, и никто его не пожурил. Более того, страны-победительницы сами наперебой загоняют инвестиции в германские предприятия. Больше других преуспели американцы. Им принадлежит нефтепереработка и производство синтетического бензина из угля, химическая промышленность, собранная в концерне «И.Г. Фарбениндустри». В руках Моргана и Форда находятся акции главных автомобильных фирм – «Опель» и «Фольксваген». Это только самые громкие вложения!

Каждую ночь, если засыпаю дома, я слушаю эфир. После нелепого приказа о спасении гамбургского подполья – тишина. Знаю, Серебрянский отобрал меня у ИНО ГУГБ и руководит через московскую радиостанцию, сам он работает где-то в Западной Европе. Слуцкий по старой памяти вмешался единственный раз: прислал выволочку, что сообщаю «не те» сведения.

Оказывается, моему начальству не жаль, если капиталисты Центральной Европы сцепятся между собой для перекройки карты Старого Света. Нужны чертежи новых танков и самолётов, оптические технологии, словом – военно-техническая информация, от меня столь же далёкая, как если бы не выезжал из Казани. Да, когда готовлю очередную аналитическую справку для Гейдриха, имею право запросить любые бумаги. Но если заикнусь о производственной документации нового «Мессершмитта» или «Хейнкеля», меня тотчас возьмёт в оборот гестапо. Здесь благоухает атмосфера такой же взаимной подозрительности и слежки, как и в разведшколе абвера, все подсиживают друг дружку. Одно неосторожное движение – и провал. Мало мне тикающей бомбы, заложенной в Гамбурге? Мало мне перебежчиков-изменников, что запросто выдадут агента ради комфортного убежища в рейхе…

Жизнь напоминает перекур на пороховой бочке: что-то непременно взорвётся, или у меня, или в окружающем мире, но тоже с печальными последствиями для свежеиспечённого оберштурмфюрера.

Но не всё плохо. По крайней мере несколько месяцев никого не приходится ликвидировать. Конечно, после первого убийства легче, от новой мокрухи не выворачивает наизнанку. Сломан внутренний запрет, библейская заповедь «не убий». Только любому нормальному человеку душегубство не доставляет радости. Даже после разведывательно-диверсионной школы абвера, где меня готовили именно к этому.

На редкость удачным выпало знакомство с маркизом Колдхэмом и его племянницей. Молодая леди слишком уверена в себе, из тех, что вызывает в мужчине нездоровое желание доказать – я могу тебя покорить, взнуздать и оседлать. Задание втереться в близкий круг к англичанам могло быть приятным, если бы не Лени. Иногда встречаются женщины, похожие на поток вулканической лавы поперёк пути. Куда бы ни шёл, куда бы ни звал долг или суровые окрики двух начальств, тебя увлекает раскалённая река. Знаешь же, что запросто расплавишься, растечёшься безвольной лужей, но не можешь с собой совладать. И не хочешь.

Первая искра мелькнула меж нами в первую встречу, на приёме в Министерстве авиации в январе тридцать восьмого, когда только вернулся из Минска. Почудилось? Нет! В мюнхенской картинной галерее она признала меня немедленно и заговорила как со старым знакомым. В отношении англичанки это было неловко, я только закинул крючок и почувствовал первую поклёвку. Сразу подсекать, демонстрируя внимание к другой, несравненно более яркой женщине, было опрометчиво… Но я отбросил задание побоку.

Шторм! Ураган! Она ворвалась в мою квартиру, невероятно женственная, соблазнительная, и плевать на мужской покрой костюма с широкими мешковатыми брюками. Впрочем, в одежде Лени оставалась совсем недолго.

У меня никогда не было близости с женщиной старше. Тем более с такой, несдержанной во всём, чем она занималась.

Спина у меня в синяках и ссадинах. Шея в укусах. Внизу живота редкая опустошённость, но с необычайной торопливостью усталая часть организма заявляет о готовности к новому испытанию, и оно не заставляет себя ждать.

Пир во время чумы! Ежедневная опасность провала, гибель моей семьи из-за рвения НКВД, неопределённость будущего, ужас ожидания новых нацистских заданий – всё это вдруг уходит куда-то вдаль, не исчезает, но на некоторое время теряет значение. Мы много ласкаем друг друга и много говорим. Особенно разливается она. И я узнаю, что Лени любит меня только телесно. Душой, мыслями, мечтами она полностью отдана… фюреру!

У меня никогда не было такого соперника. Ревновать бессмысленно. Вряд ли фройлян Рифеншталь имеет шансы забраться к нему в постель. Вождь нации не снисходит до плотских утех. Или просто неспособен. Я с каким-то извращённым удовольствием довожу до экстаза женщину, что спит со мной, но думает о другом, ведущем за собой целую нацию, а не только восторженную киношницу.

Она влюбилась в Гитлера, словно школьница в звезду синематографа, во время съёмок «Триумфа воли». А когда кумир на премьере преподнес ей букетик сирени, упала в обморок от избытка чувств.

Меня это расстраивает. Понятно, что тысячи девиц боготворят фюрера, тихо мастурбируют у его фото. Но Лени, умная, образованная, реалистично воспринимающая многие сомнительные стороны немецкой жизни? И далеко не юная.

Она не в восторге от преследования неарийских наций. Сторонится быдла, что прорвалось к власти в кильватере Адольфа. Ненавидит Геббельса и некоторых других из верхушки рейха. Но к безупречному образу вождя не налипает грязь.

Невольно провожу параллели… Нет! В моей юности было не так. Мы верили не только лично в товарища Сталина. Он – воплощение нашей коммунистической мечты, продолжение дела Маркса и Ленина. Мы обходились без мистического ореола, всяких валгалл-нибелунгов. До Сталина были герои борьбы с царизмом, Гражданской войны. Кто перед Гитлером, кого записать в историю НСДАП? Полудурка Хорста Весселя?! Лени рассказала про него неприличный анекдот.

Наш с ней роман подходит к концу очень быстро, и отнюдь не из-за вольнодумных высказываний, за которые я как честный офицер давно должен был сдать её в гестапо. Причину озвучивает дорогой дядюшка Вальтер. Однажды в середине рабочего дня раздаётся вызов в кабинет Отто Олендорфа, там они на пару с «родственником» закатывают меня в асфальт. Удивительно, группенфюрер даже встал на защиту подчинённого.

– Эта сучка Лени Рифеншталь тоже хороша. Граф, вы, очевидно, осведомлены об истории с её прежним, гм, любовником, – Олендорф явно собирался произнести более грубое слово. – Не знаете? Она выбрала себе американского спортсмена, приглядела его на Олимпийских играх.

– Чёрного? – изумляется дядя.

– Белого хотя бы. Но американца! Мы проводили целую спецоперацию, чтобы женщина, вхожая к фюреру, не перепихивалась с гражданином враждебной державы, – он оборачивается ко мне. – Оберштурмфюрер! Вас это не извиняет. Попытайтесь думать головой, а не…

– Да, господин группенфюрер! – щёлкаю сапогами от усердного чинопочитания, тем самым пытаюсь прикрыть хаос, овладевший мной изнутри. – Предлагаю представить это как превентивную меру по надзору со стороны СД за лицом, пользующимся доверием вождя.

– Ты издеваешься, племянник? – граф разъярён не на шутку. – Фюрер не желает, чтобы трахали женщин, которыми он интересуется!

Бедные избранницы… И с фюрером