Впрочем, я не собираюсь рассказывать, что такое СС и что натворят истинные арийцы, дорвавшись до низшей расы. Сочувствую, тяжко отираться в такой компании. Но… – мой собеседник отрывается от созерцания снежного пейзажа. – Но тебе предстоит ещё и внедрение к англичанам.

– Да. Как только Колдхэм с племянницей вернутся в рейх.

Он утвердительно опускает веки.

– Двойному агенту трудно. Ты будешь тройным!

– Это приказ. Так что слово «устраивает»…

– …Не имеет смысла. Что же, тебе виднее. Кстати, Тео!

– Да?

– Не держи зла на Слуцкого. Он чиновник, карьерист, как разведчику ему далеко до Артузова и Шпигельгласа. Но в душе мужик неплохой. Его мама была знакома с твоей минской бабушкой.

– Почти родственник!

– Не иронизируй. Думаю, он пытался обеспечить тебе надёжную легенду, перестарался. Кстати, твой отец жив-здоров, по-прежнему рисует чертежи в шарашке. Через пять лет после ареста будет выпущен досрочно.

То есть летом сорок первого года. Отлично! Лучше мне ему на глаза не попадаться.

– Спасибо! Волнуюсь за него. О свидании, конечно, не может быть и речи?

– Безусловно. Возвращайся в Берлин.

Снова в пекло…

– Яков Исаакович, вы не понимаете. Я же не на почте марки клею. Я офицер СД – Службы безопасности нацистов, преступной организации, и каждый день становлюсь соучастником их преступлений! Помните, вы читали нам лекцию и говорили, что нелегал девяносто девять процентов времени отдаёт жизни по легенде и не более процента – заданию разведки. Сколько мне ещё нужно грохнуть коммунистов, сжечь книг, выбросить из домов евреев, пока не получу то Самое Главное Задание?! – Серебрянский пробует меня утихомирить, но тщетно. Прорвало так прорвало. – Я уже говорю «мы, нацисты», «мы, арийцы». Или «мы, СС». Да что говорю, думаю так! Кажется, что советский комсомолец без остатка растворился в унтерштурмфюрере из древнего дворянского рода. Истинный ариец, белокурая бестия! Фюрер смотрит на нас, фюрер вверяет нам будущее Тысячелетнего рейха…

– Ты ещё крикни «хайль Гитлер», – обрывает меня старший коллега. – Будто ты один из наших носишь форму СС. Береги в себе комсомольца. Придёт время, и один процент искупит остальные.

Прощаемся. Ухожу. В Минске по-прежнему зябко. Я бреду по направлению к Советской и мечтаю. Смешно, вокруг разворачиваются грандиозные события, а моя жизненная цель мелочна до неприличия: когда-нибудь вернуться с холода.

Встреча с дядей Яшей согрела сердце. И его обмолвка, что в недрах СС есть другой советский нелегал или несколько, тоже греет. Конечно, я не знаю их имён, как и они моего, это было бы опасно для всех. Зато щемящее чувство одиночества притупилось. Спасибо тебе, заснеженный город, знакомый с детства.

Глава 19. Белокурая бестия

При виде умопомрачительной очереди Элен охнула.

– Мой Бог! Я не попаду туда до закрытия.

– Выходит, зря тащилась со мной в Мюнхен? Увы, дорогая, ничем помочь не могу. Настоящее искусство в рейхе – большая редкость.

Дядя поклонился кому-то из немецких знакомых, имевшему счастье уже посетить выставку. В Баварию маркиза привели дела. Племянница, раньше обожавшая покататься и осмотреть новые города, устала от Германии. В Мюнхен её заманило сообщение, что доктор Геббельс решил собрать в одном зале образцы современного «декадентского искусства». Он велел показать народу, от какого непотребства нацисты его ограждают.

Эффект получился неожиданный. Выстроенный в традициях «нордического неоклассицизма», роскошный «Дом немецкого искусства» на Принцрегентенштрассе, набитый портретами партийных бонз, пустует после торжественного открытия, если не считать делегации военных и гитлерюгенда. Зато ветхое здание бывшей прачечной осаждается толпами, все желают созерцать декадентскую мазню. Очередь спускается по хилой лестнице на мостовую и тянется до угла.

– Сэр Колдхэм? Мисс?

Обратившийся к ним эсэсовец учтиво улыбнулся.

– Да. Но, простите, герр, э-э… оберштурмфюрер, мы знакомы лично? Не припомню.

Элен постаралась скрыть веселье. Дядюшка неисправим. Если его кому-то не представили общие друзья, то начинать разговор или, не приведи Господи, завязывать знакомство – абсолютно недопустимо для воспитанного джентльмена.

Но эсэсовца подобные мелочи не смутили.

– К сожалению, не довелось. Но вы, сэр Колдхэм, весьма известная личность, давний и верный друг рейха. Прискорбно, что вам приходится ждать в очереди.

Спутница верного друга моментально перехватила инициативу.

– Можете провести нас немедленно, герр офицер?

– Барон Вольдемар фон унд цу Валленштайн к вашим услугам. В течение часа ожидается прибытие рейхсминистра пропаганды, вход для публики вообще будет закрыт. Если не побрезгуете составить мне компанию…

– Благодарю. Но мне неловко воспользоваться любезностью незнакомого человека.

Маркиз, если откровенно, скептически оценивал современную живопись и не расстроился бы от полной невозможности попасть внутрь. Однако Элен набрала разгон паровоза, остановить её было сложно.

– Вы так великодушны! Мне также неловко, но ради Пикассо…

В зелёно-голубых глазах под пушистыми ресницами мелькнули смешливые искры.

– Следуйте за мной, леди. Сэр?

Что-то дрогнуло у неё внутри, когда взгляд зацепился за тёмный ромб с двумя буквами СД. Парень не прост – не из обычных войск СС, он из Службы безопасности, о которой ходят самые зловещие слухи. Поэтому слова «следуйте за мной» звучат грозно. Сколько раз он их говорил задержанным? Девушка пересилила лёгкую волну неприятия. Когда офицер обернулся, убеждаясь – англичане покорно следуют за ним, кокетливо проворковала:

– Зовите меня просто Элен. «Мисс» и «леди» звучит чересчур официально для атмосферы художественного вольнодумства.

Они протиснулись по лесенке мимо очереди. Фон Валленштайну лишь раз пришлось скомандовать посторониться. При виде эсэсовского мундира никто не осмелился высказать недовольство.

Внутри помещение прачечной показалось ещё более убогим, чем снаружи, но англичанка на это не обратила решительно никакого внимания. Её интересовали только картины, во множестве свезённые из разных уголков рейха. Они тесно закрыли стены, чувствовалось, что полотна развешаны без особой системы или какого-либо смысла. Скорее всего, чиновники Министерства пропаганды воткнули на самые видные места наиболее одиозные, с нацистской точки зрения, декадентские извращения, перепутав авторов, страны, жанры, годы создания. На Элен какофония красок произвела ошеломляющее впечатление.

– Ничуть не жалею, что приехала в Мюнхен! Даже если в очереди пришлось бы отстоять целые сутки.

– Благодарю, герр офицер, – расшаркался англичанин. – У меня точно бы не хватило терпения.

– Даже ради этих шедевров, сэр? – У эсэсовца не дрогнул ни один мускул на задиристом лице, трудно было сказать, говорит он серьёзно или шутит.

Во всяком случае, Элен сочла выставленные полотна шедеврами в полном смысле этого слова. Она в восхищении замерла перед изображением диспропорциональной звероподобной женщины, чья половая принадлежность выделялась лишь удручающе отвислыми молочными железами. Асимметричное лицо, глаза на разной высоте, спутанные волосы из пакли, чуть намеченные скупыми штрихами, ярко-лиловые краски, местами с синим отливом…

– Глядя на представленные тут, гм, шедевры, герр оберштурмфюрер, я начинаю понимать логику национал-социалистов в оценке авангардистской живописи, – британский гость понизил голос, чтобы его фраза не долетела до ушей племянницы, и немец ответил ему столь же заговорщическим шёпотом.

– Боюсь, я тоже культурно не дорос до понимания скрытого смысла этих произведений. Наверно, фройлян училась художественному искусству?

– Непременно, как и все благородные молодые леди.

– Рисует?

– Конечно. В основном пейзажи. Но у неё коровы как коровы, ёлки ёлками, а у сельских жителей обычно два глаза, и оба на месте.

– Два глаза? Примитив! – усмехнулся эсэсовец,