строившемся веками, магическое мышление занимает важное место. Только что я рассуждал о наивности общества, которое стремилось удержать неуловимую жизненную энергию ка в каменных предметах и зданиях. Переступив порог владений фараона Джосера и вспомнив, что египтяне верили в бессмертие души, но не верили в деньги, я спросил себя: какая из двух идей более иррациональна? Пытаться заточить бестелесный дух в некую материальную форму? Или дематериализировать нечто осязаемое до эфемерности, граничащей с небытием? Поначалу деньги были кусочками драгоценных металлов, но тысячелетия эволюции превратили их в почти бесплотную сущность. От золота и серебра – к дешевым металлам, от них – к клочкам недолговечной бумаги, а от нее – к цифровым кодам на экране, изменчивым числам, про которые большинство из нас даже не знает, где они находятся и существуют ли вообще. Если деньги и сами по себе – фикция, а мы к тому же превратили их в нечто эфемерное и неосязаемое, то, быть может, более реальны египетские души, которые по крайней мере могли возвращаться на отдых в каменные статуи, проскользнув через ложные двери усыпальниц?

Иногда музеи называют кладбищами произведений искусства, имея в виду, что любой артефакт нужно наблюдать в естественной для него обстановке, для которой он был задуман и создан. В целом я согласен с этой мыслью – если исключить современное искусство, которое создается, как правило, именно для выставления в музеях. Если даже ренессансный холст или барочную скульптуру трудно достойно представить в музейных стенах, то с египетским искусством это и вовсе непосильная задача.

Мы знаем, зачем служили ложные двери в древнеегипетских гробницах. Сотни таких дверей выдрали из родных мастаб и пирамид, погрузили на суда и развезли по столицам так называемого западного мира. Сегодня они выставляются, в частности, в Лувре, Британском музее и Метрополитен-музее. Иногда я беспокоюсь: а что, если души умерших застряли где-то, не имея больше возможности воспользоваться этими дверями? С другой стороны, было бы хуже, если бы им это все-таки удалось и они вместе с родными порогами оказались бы вдали от берегов Нила. Перед толпами туристов с телефонами и фотоаппаратами, в неведомом мире. Наверняка им захотелось бы как можно скорее вернуться в Саккару и навечно упокоиться в тени ступенчатой пирамиды Джосера.

Вилла Барбаро (Мазер)

Приоткрытые двери в мир образов

Зеркала нужны, чтобы человек видел свое лицо, искусство нужно, чтобы человек видел свою душу.

Джордж Бернард Шоу, ирландский драматург

Редкий европейский регион так прозябает в тени собственной столицы, как Венето. Само название Венеции словно поглощает все окружающие ее провинции, как будто за пределами города на лагуне, его каналов и дворцов ничего и нет. Даже Флоренции такое не под силу. Тоскана сама по себе притягивает путешественников и туристов, и престиж Флоренции ей никак не мешает. Пожалуй, единственный собрат Венето по несчастью – Лацио.

Для большинства иностранцев, приезжающих на северо-восток Италии, Венето ограничивается островами, на которых стоит главный город. Самые любопытные добираются до соседней Вероны, привлеченные скорее легендарным балконом Джульетты, чем красотой этого древнего города. Про остальную часть региона почти никто ничего не знает. И очень зря, поскольку он исключительно богат в культурном плане. Менее чем в ста километрах от Венеции лежит кокетливый и благородный Тревизо, а еще монументальная Падуя с потрясающими фресками Джотто в Капелле дель Арена[37] и базиликой Святого Антония. А для тех, кому этого мало, по венецианской равнине рассыпаны бесчисленные творения одного из самых влиятельных зодчих всех времен. Любой поклонник ренессансной архитектуры просто обязан побывать в Виченце и окрестностях: именно там Палладио построил почти все свои шедевры, все свои грандиозные виллы.

В моей памяти вилла Барбаро навсегда связана с летом. Оба раза, когда мне удалось добраться до местечка под названием Мазер, стояла такая удушающая жара, что поездка едва не оказывалась испорчена. Вечером зной не спадал, и даже простая перебежка от парковки до входа в здание стоила больших усилий. Добавьте к этому усталость после целого дня, проведенного за осмотром других работ Палладио в Виченце – Олимпийского театра, Палладианской базилики и виллы Ротонда, гораздо более знаменитой, чем вилла Барбаро, но, по моему скромному мнению, куда менее волнующей и волшебной.

Визит на виллу сродни ритуалу. В помещении, где продаются билеты, вас любезно просят обуться в бахилы из мягкой ткани, чтобы не повредить ценные деревянные полы. Посетителей обычно не очень много, что меня всегда удивляло, если учесть, какие чудеса можно увидеть в этих стенах. Относительное уединение и почти полная тишина (благодаря бахилам, приглушающим шаги) делают прогулку по вилле необычайно приятной и умиротворяющей.

Я лет десять изучал эту виллу и рассказывал о ней студентам, но, как ни стараюсь, не могу вспомнить, сколько дверей я повидал там в каждой из двух поездок. Однако я совершенно точно могу сказать, что каждый раз переступал четыре особенных порога – если не физически, то мысленно, чувственно и во всяком случае благоговейно. Эти четыре двери открыли мне охотник, дама, паж и девочка. Вот их история.

В отличие от истории с Веттиями, здесь можно не сомневаться, что хозяева виллы состояли между собой в родстве. Братья Маркантонио и Даниэле Барбаро заказали великому архитектору Палладио дом на Терраферме[38]. В середине XVI века у знатных венецианских семейств было в обычае строить себе виллы в материковой части страны, и в этих виллах практическое начало сочеталось с поэтическим. Сельское хозяйство стало важнейшим фактором существования Светлейшей Республики после того, как португальцы и испанцы открыли новые пути на Восток, подорвав торговое превосходство Венеции. Но чисто прагматический интерес сочетался со стремлением к идиллической деревенской жизни. Богатые венецианцы, возводившие загородные резиденции, желали соответствовать идеалу, который в свое время определили и превознесли такие древнеримские авторы, как Варрон, Катон и Колумелла. Каждая вилла представляла собой этакий синтез дворца с фермой, где можно было наслаждаться как плодами земными, так и плодами сознания. И лучше всех умел воплотить этот идеал архитектор Андреа ди Пьетро делла Гондола, более известный как Андреа Палладио.

Палладио родился и получил образование в Падуе, но дополнил его доскональным знакомством с античной архитектурой в Риме, а во второй половине жизни работал почти исключительно в Венето. Он строил и дворцы, и церкви, но в историю Ренессанса вошел в первую очередь как автор вилл. Для братьев Барбаро Палладио создал истинный шедевр: здание, сплавляющее земледельческий дух с дворцовым. Однако эту виллу нельзя оценить в полной мере, не рассмотрев вклад в ее создание другого итальянского гения середины