– Будет нехорошо пахнуть, – сказал Кромвель, наклоняясь, чтобы поцеловать сына и жену, но та увернулась:

– Нет, никаких поцелуев. Мы заразились, а тебе надо на работу ходить.

– Позвони, если что-нибудь надо, я тогда зайду в магазин, как буду домой идти.

Уходя, Кромвель включил тепло.

Он не замечает их пристальных взглядов и утешений, и наконец они перестают заламывать руки и дарить открытки, которые Кромвель не читает, и возвращают ему его офис. Его лицо принимает пустое выражение – завесу пустоты, свойственную чиновникам, стену, которую Кромвель так легко строит между собой и остальным миром. Ради самозащиты он, когда захочет, может стать не собой.

В помещениях Центра фольклора в Библиотеке Конгресса до сих пор висят праздничные украшения – неудивительно: сейчас всё равно мёртвая неделя между Рождеством и Новым годом («мёртвая неделя… смерть… слабак…» – звучит в его голове), и лоскутные одеяла с картинами, изображающими сельский уют, скоро просто сменятся на красно-зелёные гирлянды. Доска для объявлений в главном зале украшена надписью «Счастливых праздников» – намеренно абстрактной, не упоминающей ни одну религию и не выделяющей христиан. Отдел американского фольклора сильно заботится о том, чтобы не оскорбить чьи-то чувства. Рождество прошло, и теперь снять украшения – задача тех, кто их повесил, но это подождёт, пока не пройдёт Новый год.

Подарки Уильяма достались местному клубу для мальчиков, подарки Мэйзи – её сестре. Когда семья Мэйзи после похорон была с Кромвелем – заботливые, взволнованные, не в силах держать себя в руках из-за его хладнокровия, – он ушёл на всю вторую половину дня, а когда вернулся, они уже убрали рождественскую ёлку, будто избавились от трупа. С другой стороны, пожалуй, так и было.

Офис Кромвеля забит распечатанными электронными письмами; записями устаревших форматов – Betamax, VHS, MiniDV – которые ждали, пока их оцифруют, а Сеть их переварит. Эти кассеты Хэтти либо не смогла обработать, либо оставила Кромвелю, специальность которого – народная музыка: таксономия, классификация, конвертирование старых записей в мелодии, мелодий – в ноты, нот – в компьютерный файл, на который можно давать перекрёстные ссылки. Что это – горная баллада? Плясовая из Аппалачей? Похоронная из низин? Негритянская полевая припевка? Что это за традиция? Что об этом говорит модель Маркова? Как одна модальность отличается от другой? Есть ли связи с колыбельными из Французской Гвинеи? Африканскими свадебными песнями? Военными заклинаниями коренных американцев? Как сделать из этого новую статью? Как получить из этой мелодии «да» на новый грант? «Заслужи своё существование» – вот гимн их отдела.

Кромвель садится за стол, включает компьютер, ждёт, и она незамедлительно появляется:

– Привет, – раздаётся от двери. Кромвель молчит. Взглянув на неё, он возвращается к компьютеру и выбирает, какие письма удалить. Теперь число на красной полосе, оповещающей о новых сообщениях в электронной почте, – всего 1,633.

Войдя, Вивьен закрывает за собой дверь; её волосы собраны в узел. Он чувствует особенный запах; Кромвель так и не понял, это ее собственный, или духов, или какого-то лосьона, крема для кожи, а может, и сочетание всего вышеупомянутого. Так или иначе, аромат Вивьен заполняет весь кабинет, и ноздри Кромвеля невольно расширяются, вбирая его – мелкое предательство, совершённое телом без разрешения.

– Я… – говорит Вивьен.

– Не надо, – говорит Кромвель. – Мне жаль. Тебе жаль. Всем жаль.

Она садится на стул у двери, оглядываясь на коридор – не заметил ли кто, что теперь она с Кромвелем:

– Я хотела зайти к тебе после похорон, но…

«Но разве можно женщине, с которой ты трахаешься, приходить на похороны женщины, на которой ты женат?»

Вивьен бездумно – или не совсем – вращает на пальце обручальное кольцо. Обручальное кольцо Кромвеля тоже с ним, хотя теперь его незачем носить – разве что на память.

Как будто он может забыть.

– Не сейчас, – отвечает Кромвель. Лицо Вивьен морщится. Он отстранённо осознаёт, сколько храбрости ей понадобилось, чтобы прийти сюда и заговорить с ним, и что надо бы сделать ради этого некоторую уступку, но Кромвель не представляет какую.

– Но скоро поговорим, – заканчивает он.

Вивьен смотрит на руки, а потом снова поднимает взгляд, и теперь её лицо более бесстрастно:

– Хэтти тебе не сказала?

– Нет, не сказала. Что?

– Матильда Паркер умерла. Наверно, это слишком скоро…

Кромвель отмахивается на её извинения. Да, его жена и сын мертвы – это уже все поняли. Он переспрашивает:

– Матильда Паркер? Не помню такой.

– Внучатая племянница Харлана Паркера.

Некогда он бы присвистнул от удивления, но теперь у Кромвеля нет сил:

– И?

– Она завещала всё, чем владела, Отделу фольклора, – Вивьен выдавливает улыбку, смягчающую выражение её лица. – Ты вернулся как нельзя вовремя.

Он вспоминает Харлана Паркера – и как его можно забыть? Но при словах «Ты вернулся как нельзя вовремя» мысли Кромвеля начинают блуждать, раздвоившись. Запах Вивьен просочился в особняк с множеством дверей, ведущих в прошлое, устроился как дома и запустил каскад мыслей и воспоминаний: биение крови Вивьен во впадинке на её шее, вкус бледной-бледной кожи, тело, которое извивалось под ним и над ним; грубые простыни в отеле, жёстко трущиеся о кожу; смех Вивьен; её рот, касающийся Кромвеля; холодный пульс кондиционера, оставляющего на окнах съёмной комнаты капли от пара; подавленное во время рабочего дня желание, за которым следовали страх, вина и стыд. Ноздри Кромвеля снова невольно раздуваются, втягивая её запах. Тело в очередной раз предаёт его и память жены и сына. Все двери ведут не к Вивьен, а к ней – Мэйзи.

Они поженились молодыми, и Кромвель всегда был счастлив в браке. Казалось, в совместное будущее ведёт прямая дорога, залитая солнцем, а вокруг неё – дети, праздники, игровые площадки, смех. У его жены были добрые глаза и сардоническое чувство юмора: Кромвель обычно с трудом понимал, когда она шутит, а когда нет, что возбуждало в нём лишь больший интерес. Они встречались несколько месяцев, прежде чем хотя бы задумались о сексе – из-за природной чопорности обоих, беспорядочных соседей по общежитию и загруженных графиков. Войдя в Мэйзи впервые, Кромвель почувствовал себя крошечной пылинкой на поверхности океана, которым было её тело, и наслаждение этой незначительностью оглушало.

Однако его ум продолжает работать, удаляясь от неё и направляясь не к Вивьен, но к Харлану Паркеру, родившемуся в Спрингфилде, штат Миссури, в 1898 году у Фрэнсис и Тома Паркер. Его отец умер молодым, а его мать (Кромвель точно не помнил) – то ли, когда Харлан был подростком, то ли когда ещё не вступил в пубертат. Тогда старшая замужняя сестра Харлана вынуждена была заняться семейным домом и клочком земли, принадлежавшим им. Паркер в четырнадцать лет отправился на восток, в университет Вашингтона и Ли, где был лучшим учеником; обладал немалым талантом к музыке и, в особенности, игре на фортепиано. В семнадцать лет, вопреки желаниям профессоров, Харлан нашёл дорогу в Британию, чтобы вступить в Королевские военно-воздушные силы, но оказался слишком высоким и не поместился в кабине пилота. Тогда Харлан отправился сражаться в траншеях Соммы: ползать по мертвецам, погибшим среди грязи и своих кишок, когда звали маму по-английски, по-голландски, по-французски и по-немецки; прятаться от шальных облаков фосгена, пока на его мундире и в траншеях росла плесень. В 1918 году ему попали в бедро, и, проведя на войне два года, Харлану пришлось покинуть фронт. Выздоровев, он спустя два года после войны обошёл пол-Европы и написал воспоминания о Великой войне и своих путешествиях. Книга пользовалась некоторым успехом; больше всего внимания она привлекла благодаря интересу автора к судьбе простого народа – volk (слово, давшее имя отделу Кромвеля): рабочих, тружеников, угнетённых, обездоленных. Харлан также записывал слова немецких и австрийских народных песен, которые слышал в своих путешествиях; вернувшись домой, он сделал из этих путевых заметок более серьёзный труд – «От колыбели к песне: тевтонская музыкальная традиция». Он также написал ряд малоизвестных книг об американской народной музыке и истории шатокуа[27]. В тридцатых годах музыкальные этнографы из Библиотеки Конгресса дали Харлану поручение: записать и классифицировать народные песни Аппалачей, дельты Миссисипи и Озарка – и на этом его история кончается. Занявшись этой работой, он неожиданно её бросил, вернулся в дом своей сестры в Спрингфилде и провёл там остаток жизни, не выходя на улицу.