– Ты, Ванечка, очень внимательный,приметил, что от фотки часть отчекрыжили. Мне Николетта объяснила. Ейныеродители дочку после поступления в институт засняли. Вишь, какая онасчастливая? Тама в студии всех около картонных фигур артистов ставили, ну,вроде как лично с Любовью Орловой знакома. Николетта потом чужое изображениеотрезала, глупо ей показалось рядом с фанерой маячить. А свою фотку оставила,она у нее единственная с тех времен! Память!

Я вполне удовлетворился объяснением, а потомменя перестал занимать семейный альбом, я активно увлекся чтением.

И только сейчас я вдруг задал себе вопрос.Почему Николетта никогда не упоминала о родителях? Вернее, я знал, что мои деди бабка по материнской линии умерли, но это вся информация. Отец был куда болееоткровенен. Правда, он объяснил мне, что о дворянских корнях Подушкиных неследует распространяться в школе, в советские времена подобную информациютщательно скрывали. Но у отца тоже имелся семейный альбом, где со страницглядели на вас дамы в шляпах и мужчины в офицерских мундирах, мои далекиепредки. Я очень хорошо знал, что все Подушкины были рослыми и обладали некимлитературным даром. У моего отца талант писателя проявился особенно ярко, а ягенетический сбой, являюсь отличным редактором, чувствую текст, но создатьсобственное произведение категорически не способен. Жизнь отца можно было проследитьпо фотографиям: вот он толстопуз-младенец, лежащий голеньким на кружевнойпростынке, вот мальчик лет двух, снятый вместе с мамой, юный школьник с книгойв руке, подросток в странном комбинезоне… ну и так далее. Личных фотоаппаратову людей в те годы практически не было, народ ходил в студии, самая знаменитаяиз них находилась в Камергерском переулке. Все запечатлевали знаковые события:день рождения ребенка, начало школьной жизни, семейные торжества, и Подушкиныне были исключением.

А вот фотографии Николетты начинались сдевушки, одетой в платье с черешнями.

Я облокотился о столик. Что я знаю о прошломсвоих родителей? Приходится признать – очень мало. Я не особенно интересовалсятем, как жили Николетта и Павел до моего рождения.

Маменька говорила, что фамилия Адильедосталась ей от французского аристократа, офицера армии Наполеона. Он замерзална Смоленской дороге во время отступления Бонапарта, был подобран русскойкрестьянкой, и отсюда пошел род Адилье. Фамилия и впрямь не российская. Иногда,чтобы подчеркнуть свою «французскость», маменька начинает слегка гнусавить иговорить с акцентом. Право, это странно, если учесть, что она не знала языкаЗоля и Бальзака.

Рассказывая о парижском предке, Николеттаникогда не упоминала о своих более близких родственниках. Из обрывочныхсведений, полученных от отца, я узнал, что Николетта не коренная москвичка, онаприехала в столицу, поступила в театральный вуз, встретила его, вышла замуж иродила меня.

Я никогда не сопоставлял даты, Николеттастарательно преуменьшает возраст, в свое время отец посмеивался над ней, амаменька злилась и шипела:

– Мне двадцать пять!

Отлично помню, как однажды в злую минуту папавоскликнул:

– Дорогая, где логика? Ваня заканчиваетшколу, а ты опять празднуешь двадцатипятилетие. Право, это слишком. Возникаетвопрос: в каком возрасте ты родила сына?

Скандал, который разразился после этогонеобдуманного замечания, был столь грандиозен, что несчастный отец съехалвременно на дачу. Назад маменька его пустила лишь после получения норковой шубыи алмазных подвесок. Я приехал в самый разгар бури к отцу в Переделкино, и он всердцах открыл мне страшную семейную тайну, сообщил истинный возраст жены.Конечно, я понимал, что матери тридцать с хвостиком, но не оценивал, наскольковелик тот самый хвост. Однако мне никогда не приходило в голову подвергнутьсомнению всю биографию Николетты: родной дом – Москва – институт – встреча сПавлом – появление на свет сына.

Впрочем, так оно и было, весь вопрос в датах!Я родился, когда молодость Николетты давно миновала. Маловероятно, что онаприехала штурмовать столицу в зрелом возрасте! У нее была другая жизнь, пока ейна пути не попался мой отец, и я ничего не знаю об этой жизни матери.

У меня закружилась голова. Но ведь и отецвступил в брак далеко не юным! Вдруг до Николетты у него была другая жена?Дети? Сын, названный Иваном? Мальчик вырос, разбогател, основалблаготворительный центр, в котором творится чертовщина.

Я тупо уставился на пустую чашку.

– Сергей? – заорал лысый толстяк,сидевший за соседним столиком. – Слава богу, дозвонился.

Я старался не слушать чужой разговор, кудатам! Дядька вещал, как взбесившийся радиоприемник. Есть такая категория людей,они орут в трубку, надеясь, что их голос долетит до собеседника прямо так, повоздуху.

– С ума сойти! – орал мужик. –В среду я спросил: «Мы отмечаем юбилей?» Он ответил: «Нет, не хочу». Сегодняподходит и приказывает: «В восемь собрание и концерт, потом фуршет, действуй,Игорь. Кстати, приедет сам Герасим Ильич! Не подведи, иначе уволю!» Серега,оцениваешь засаду? Да нет, со жрачкой элементарно! Но артисты! Умоляю! Помоги!Сегодня! В восемь! Что значит «нереально»? Он меня пинком вытурит! Эй, эй,погоди!

Лысина толстяка из ярко-розовой сталабордовой, он бросил на стол трубку и вытащил из карманов блистеры, набитыетаблетками. Я встал, приблизился к его столику и вежливо сказал:

– Не сочтите меня за нахала, но яслучайно стал свидетелем вашего разговора. Вы ищете артистов? Хотитеорганизовать концерт? Я продюсер коллектива Морелли. Давайте спокойно обсудимусловия.

Мужик замер, потом вскочил, хлопнул меня поплечу, опять сел и заорал:

– Супер! На ловца и зверь! Я Гарик! Атебя как зовут?

– Вова, – после легкого колебанияответил я.

– Слушай! – ажитированно оралГарик. – Есть один гондон. Профессор, блин, хренью занимается, проастрологию вещает! Денег гребет! Ломовина! Я при нем типа пресс-секретаря, азаодно сопли ему вытираю. Ну ваще, служба, скажу тебе! Мрак! Никогда не работайпомощником у хозяина! Вроде договорился переписку его вести и на звонкиотвечать, а через пару месяцев уже чешешь барину спину и ночной горшок за нимвыливаешь. Ну да ладно! Мой гондон в институте лекции читает, студентов учит. Ёмоё! Такие бабки люди за идиотство платят!

– Вы лучше о концерте расскажите, –поторопил я Гарика.

– Че, мы на «вы»? – изумилсясобеседник. – Брось! Я не из звезданутых! Короче! У моего гондона юбилей!Ему шестьдесят! Сначала он ни в какую отмечать не хотел, жадный очень! А утромему сверху позвонили и сказали, что сам Герасим Ильич поздравить его хочет.

– Это кто? – спросил я.

– Другой гондон!