– А Топтунову? – нейтрально спросила дочурка.

– «Хозяин» их и не видел, – успокоил еёКарташ. – Это в стенгазете, в клубе висело.

– О! У вас ещё и клуб есть?

– А что, люди мы или твари дрожащие? И клуб есть, иоркестр свой. Олежка Антонов такие фишки на саксофоне выдаёт – Эллингтонзастрелился бы от зависти…

– Эллингтон на клавишных играл, – мягко поправилаМаша.

– А у нас в клубе и рояльчик есть, – ничтожесумняшеся сказал Карташ. – Взглянуть не желаете?

– А меня пустят?

– Да о чём вы говорите, сударыня, клуб-то затерриторией зоны… Гриня, давай к клубу Всё тот же шоферюга Гриневский по кличкеТаксист, что вёз их от вокзала, молча кивнул.

Молчал он от самой Авдотькиной пади, думая о чём-то своём, уркаганском,чем, собственно, Карташа вполне устраивал: придаток мотора разговаривать недолжен.

Взрыкивая на колдобинах, уазик выбрался на ровный участокперед КПП, свернул и остановился у двухэтажного хозблока, возведённого, послухам, ещё при Кукурузнике. Так или нет, Карташ не знал, но верил охотно – ужочень он напоминал те продовольственные «стекляшки» серого силикатного кирпича,что были понатыканы практически во всех городах и весях бывшего Союза междужилыми домами. В этом, правда, застекление первого этажа отсутствовало, а над«парадным входом» гордо алел транспарант «Клуб» – для тех, кто, по-видимому,был по какой-то причине не в курсе.

Остановились. Карташ выбрался из уазика первым, открылдверцу, галантно подал руку.

Маша ступила на зоновскую землю, как будто выходила изкареты возле собственного особняка, где на раут уже собрался весь цвет местнойаристократии – и плевать с высокой колокольни на то, что одета она была ужникак не для раута, а вовсе даже по-походному: свитер под горло, зелёная ветровка,джинсы и короткие сапоги. Первый день «отпуска» Алексей решил посвятитьознакомительной экскурсии по окрестностям, так что с утра они петляли на уазикепо таёжным стёжкам, останавливаясь разве для того, чтобы размять ноги,перекусить предусмотрительно захваченными Карташом бутербродами с кофе изтермоса и насладиться видами. Красный ручей, Авдотькина падь, Соколиныйраспадок – какие там, к лешему, Болонья и Севилья! Красотища вокруг быланеимоверная, даром что рядом зона, и даже у Алексея, уж на что прагматика и домозга костей реалиста, порой что-то такое шевелилось в сердце, когда ондемонстрировал дочурке «бескрайнее море тайги» с вершины какой-нибудьбезымянной сопки, что-то такое романтическое, бля…

День, в общем, пролетел незаметно. Они вернулись к лагерю –решили подождать папашку и вместе вернуться в Парму, а пока папашка занятсвоими «хозяевыми» делами, отчего же не показать дочурке клуб? Пусть посмотрит,как развлекаются солдатики внутренних войск в редкие минуты расслабона…

– Жди здесь, – приказал он Гриневскому, доставаясумку с заднего сиденья. – Если «хозяин» нарисуется, скажешь, что мы вклубе. Свистнешь нас, домой поедем.

– Я должен быть в бараке, – с непонятнойинтонацией напомнил Таксист.

– Будешь, – успокоил Карташ. – Ты чё, земеля,тебе лафа такая привалила – знай себе катайся по тайге, наплевав на построенияи поверки… Или не доволен?

Гриневский дёрнул плечом, сказал угрюмо:

– Вон там стоять буду, за углом. Мотор пока посмотрю.

– Ну, посмотри, посмотри…

Дверь в клуб была не заперта – непорядок, конечно, но на этозакрывали глаза: всё что можно, из клуба разворовали ещё при Климыче, осталисьразве что пыльные исполинские транспаранты с ликами вождей социализма данеподъёмный рояль – прочие инструменты прапор Антонов бережно запирал в кладовкеза сценой, за железной дверью. Алексей и Маша миновали закрытую солдатскуюстоловую, поднялись на второй этаж. Тишина, никого…

– Вот, собственно, сие и есть наш очаг культуры, –негромко сказал Алексей. Голос в пустом помещении звучал гулко, рождая тихоеэхо.

Очаг являл собой актовый зал мест эдак на триста, снебольшой сценой и гениальным по своей идиотичности лозунгом на заднике:

«Нравственная природа человека в своих внутренних,субъективных основах неизменна!

Вл. Соловьёв».

Лозунг этот висел здесь со времён царствования Бориски –когда старые цитаты, из основоположников развитого социализма, стали уженеактуальны, а новые не годились по причине слишком шаткого положения наполитической арене их, цитат, высказывателей. Тогдашний штатный художник,задолбавшись раз в полгода переписывать крылатые фразы Рыжкова, Гайдара,Черномырдина и иже с ними, плюнул, пошёл в библиотеку, взял томикСоловьёва, – справедливо рассудив, что уж сей-то философ опале неподвергнется ещё какое-то время, – ткнул пальцем наугад и старательнопереписал на кумачовую ленту фразочку насчёт нравственной природы.

Заму по воспитработе, опять же, понравилось.

Маша медленно прошла между стульями, касаясь пальчикамивытертых спинок, поднялась на сцену, где главенствовали два артефакта –старенький рояль и обшарпанная трибуна, открыла крышку над клавишами, взялааккорд – минорный, насколько разумел Алексей. Звук разлился по актовому залу,тревожно и неприятно, как телефонный звонок в пустой квартире.

– Я услышал мелодию вальса

И сюда заглянул на часок…

– проговорил он.

– Ненавижу эту песню, – откликнулась Маша.

– Зато актуально, – сказал он. И поинтересовался вкачестве поддержать разговор:

– А почему, собственно, ненавидите?

– А вот сами подумайте: война, какой-то офицеришкабредёт по городу, слышит вальс из пустого зала. Ясно дело, заглядывает – а тамдевушка в одиночестве перебирает клавиши… Ага, думает военный человек. Ну,заходит, тыры-пыры, потанцуем, ах, мне так одиноко, ночь коротка, спят облака,всё такое. Что дальше, догадываетесь?.. А на рассвете – извини, дорогая, утрозовёт снова в поход, или как там… И всё. И умотал военный человек. А девушкаостаётся. Возле разбитого рояля.

– Да, – поразмыслив, сказал Карташ. – Похоже.Признаться, с этой стороны я как-то не думал…

Что-то шло не так. Совсем не так, как с другими девушками –даже там, в прошлой, московской жизни он не испытывал ничего похожего. Там всёдвигалось по накатанной колее: лёгкий флирт, немного коньячку, двусмысленныефразочки, невесомые, почти незаметные прикосновения – и лялька, считай, твоя.

Потому как хотела того же самого, что и Карташ. Промаховпрактически не было. А тут…

Предупреждённый – а значит, вооружённый Нинкой Алексейдержал ухо востро, однако никаких даже намёков на охмурёж со стороны шантарскойкрасотки не заметил. Вела она себя с ним ровно и доброжелательно, но – неболее.

То ли Нинка ошибалась, то ли…