морского министерств. В конце 1913 г. группа Маклакова приобрела в правительстве большое влияние за счет коалиции с Кривошеиным. С этого момента борьба с забастовочным движением выступает одной из наиболее важных задач государственной власти. Это было продиктовано не только заботой о промышленности, но и обязанностью правительства охранять порядок и безопасность в государстве. Наконец, меры эти были необходимы и в интересах самого рабочего населения, в огромном большинстве своем являющегося лишь слепым орудием в руках своих вожаков и противоправительственных партий, стремящихся при посредстве безработной, обнищавшей и озлобленной рабочей массы достигнуть своих политических целей[539]. Одним из выводов, который отразился в журнале заседания Совета министров, было заключение, что «стачки, поскольку они обуславливаются экономическими причинами, составляют явление, вытекающее из общего строя современной промышленной жизни, основанной на свободе труда»[540].

На протяжении всего начала XX в. вплоть до революции проблема стачек и забастовок являлась одной из актуальных и регулярно рассматривалась в Совете министров. В период премьерства Коковцова был разработан проект Особых правил для борьбы с железнодорожными забастовками[541]. В целом Совет министров проводил достаточно определенный курс по борьбе со стачечным движением: на заявление 30 членов Государственной думы о законодательном предположении о свободе стачек на заседании Совета министров было дано заключение, что такое предположение является «неприемлемым»[542].

Таким образом, в правительстве на момент отставки Коковцова так и не сложилось четкой единодушной программы в отношении рабочего движения. Однако в целом можно отметить, что анализ обсуждений требований рабочих позволяет согласиться с утверждением Т. Шанина, что «требования рабочих систематически отвергались и они вынуждены были отступить со многих завоеванных ими в 1905 г. позиций. Тюрьмы, ссылки и „черные списки“ обезглавили рабочих, удалив наиболее политически активных их членов»[543]. Однако эта политика не была единодушной — в составе правительства были как либерально, так и реакционно настроенные личности в отношении рабочей политики. Коковцов в данном вопросе разрабатывал меры, заложенные еще в порядке обсуждения в 1904–1905 гг. с законодательной точки зрения, стремясь придерживаться существующего порядка и вместе с тем экономически облегчить положение рабочих с помощью мер страхования, открытия больничных касс, сокращения рабочего времени[544]. В целом же «либерально-реформистское решение рабочего вопроса, даже весьма умеренное по своим масштабам, оказывалось невозможным при самодержавном строе и неспособности промышленной буржуазии на какие-либо социальные компромиссы»[545]. Очевидно, что в дореволюционной России соблюдалось право собственности, и правительство могло урегулировать рабочий вопрос только совместно с предпринимателями. Владельцы предприятий в основном не шли на уступки в отношении требований рабочих, и вопрос переходил из экономической области в политическое недовольство государственным управлением вообще. Поэтому можно согласиться с выводом, что в России «фактически было предопределено революционное решение рабочего вопроса»[546]. Очевидно, что правительство ни до, ни после В. Н. Коковцова не смогло выработать стратегии однозначного урегулирования рабочего вопроса, кроме как силовыми методами.

В области народного просвещения председатель Совета министров наметил программу действий, в основном касающуюся расширения сети учебных заведений, но в незначительном объеме. Речь шла об открытии нескольких институтов, в т. ч. на Кавказе и в Сибири. Все меры должны были преследовать одну цель: «распространять среди нашего населения истинное просвещение, основанное на началах веры и нравственности, преданности своему царю и любви к родине»[547]. Это уже отвечало требованиям и ожиданиям правых.

Далее шли меры в области народного хозяйства, включая сюда и сельское хозяйство, и промышленность. Цель была ясна: «содействовать росту народного благосостояния»[548]. Однако принципиальных мер намечено не было.

Обсуждение декларации осуществлялось не только с думской трибуны, но и в кулуарах. Благодаря опубликованным «Донесениям Куманина» стали известны детали неофициальных мнений относительного этого документа. После выступления В. Н. Коковцова Куманин доносил некоторые наиболее яркие из подслушанных в кулуарах отзывов. Приведем самые характерные:

«Еп. Никон: В своей речи председатель Совета министров угодил и правым, и левым, и центру. К сожалению, председатель Совета министров не пользуется доверием правых.

Шидловский: Нет программы, а есть перечисление огромного числа законопроектов, которых не съешь и в пять лет.

Шингарев: Речь бледна, слишком много общих мест, недостаточно ярко охарактеризованных. Одно заглавие реформ ничего не говорит о их содержании»[549].

Итак, отзывы в кулуарах Государственной думы отмечали слабость речи председателя Совета министров. С думской трибуны депутаты говорили об этом открыто. Пуришкевич, например, выражая точку зрения «правых», охарактеризовал речь В. Н. Коковцова как «не что иное, как сухое оглавление большого многотомного труда»[550], имея ввиду проговаривание председателем правительства намерений без конкретных мер воплощения программных заявлений. Что касается политического курса, то здесь определенности не возникло: «Было упомянуто о наших девизах, но было упомянуто и о других девизах, которыми руководствуются левые фракции. И вот эти-то колебания, эти качели, на которых качался здесь Председатель Совета министров, лишили нас возможности поддерживать его…»[551]. Завершил Пуришкевич свое выступление знаменитыми словами, что программа В. Н. Коковцова — это «не путеводная звезда русской государственности, а млечный путь, туманность», поскольку документ содержит много «лазеек, от каждого ее пункта можно отказаться, указавши, что он был понят не так»[552].

Речь не вполне удовлетворила Думу из-за своей недостаточной определенности. Действительно, некоторые из провозглашенных мер оправдывали ожидания момента, как-то: земские проекты, усовершенствование паспортной системы, продолжение столыпинских реформ и некоторые другие. В остальном же курс был достаточно размытым. Ярко либеральной политики не проводилось, хотя либеральными можно назвать проекты из области «обеспечения прав личности». С другой стороны, четкой программы реформирования этой сферы не предполагалось: в декларации был представлен лишь перечень предполагаемых мер, явившихся результатом коллективной ведомственной мысли, где отразились точки зрения различных авторов — представителей высшей бюрократии. «Восприятие правящей бюрократии оппозиционерами-либералами имело ярко выраженный двойственный характер: они признавали работоспособность и мощь прави тельственного аппарата, но в то же время всячески подчеркивали непрофессионализм якобы заведомо присущий представителям государственной власти»[553].

В. Н. Коковцов был лишь проводником, огласившим ее стремление к примирению основе такой программы, где нашлось бы место интересам всех политических групп. Изжить оппозиционность за счет примирения на основе подобной программы — так можно, на наш взгляд, охарактеризовать точку зрения верховной власти в период, когда должность председателя Совета министров занимал В. Н. Коковцов.

Конечно, подобные стремления не были характерны только для названного периода, но дело в том, что в условиях нарастания кризиса государственной системы, в преддверии революционных событий 1917 года, они не отвечали ожидаемым либеральными кругами общественности переменам. Либерально настроенные круги общества оценивали эту программу как ничего выдающегося собой не представлявшую: «Программа как программа, очередная программа. Но разве это нужно России? России нужны