Если это еще возможно.

Я вернулась к себе в комнату. Чужой махровый халат, ещенесколько минут назад казавшийся таким уютным, жег мне тело. Я сбросила его иоблачилась в старый, больничный, который еще помнил блаженное неведение прошлойжизни: милого Теймури, милую Настю… И даже капитана Лапицкого с его милыми ивполне щадящими мою психику следственными экспериментами. Но успокоение,которого я так ждала, не пришло… Если все, что рассказал Эрик, – правда, мне непозавидуешь. Мне не у кого искать защиты, да и он не может защитить меня. То,ради чего Анна затеяла всю эту рискованную игру, потеряно. И даже если небезвозвратно (я все еще надеялась, что ко мне вернется память), то неизвестно,как всем этим распорядиться… Я не помню ни одного человека, который мог быреально помочь Анне (помочь мне, черт возьми, ведь я же и есть Анна!), и если унее (у меня!) был до катастрофы какой-то стройный план, то я в моем нынешнемсостоянии этого плана лишена.

Нужны документы (я думала об этом трезво, так же, как,наверное, думала Анна), возможно, здесь поможет Эрик. Но что толку отдокументов? Легче всего вернуться в клинику и продолжать разыгрывать полнуюамнезию. Но я не знаю, хватит ли у меня сил притворяться перед этимиезуитом-капитаном.

Боже мой, я даже не знаю, что это за клиника… Уехать спервым встречным было верхом легкомыслия. Позволить узнать о себе такиестрашные подробности тоже было верхом легкомыслия… Выхода нет. Ты уже несможешь никем стать до конца – ни Анной, которая все знала о себе, ни тойдевочкой в больнице, которая не знала о себе ничего. Единственной правдой былотолько то, что ты ждала ребенка. Но тебе сделали аборт… Невыносимо. Этоневыносимо… Знал ли о ребенке Эрик?..

Это состояние полузнания-полуправды изматывало меня. Но мненеобходимо на чем-то остановиться. Анна совпадала с моими внутреннимиощущениями, она подошла ко мне достаточно близко. Да нет, я и есть она…

Скорее всего. Интересно, что по этому поводу думают«занюханные хиппи»?.. От нервного напряжения я почувствовала, что проваливаюсьв сон. Неплохая защитная реакция, поздравляю…

Нет, это не было ни сном, ни дремой, скорее – обрывкивоспоминаний: развороченная выстрелами грудь, гильзы, выскакивающие из обоймы,– и это как-то связано со мной… И обрывки фразы, от которой стынет в жилахзасыпающая кровь: беги до конца. Беги, кролик, беги. Бег зайца через поля.

Одиночество бегуна на длинную дистанцию…Пробуждение не былопохоже ни на что. Еще никто так бесцеремонно не обращался со мной, дажесанитары в больнице. В первый момент мне даже показалось, что это раскаявшийсяЭрик забрался в постель и настойчиво касается моего лица. Но секундное ожиданиеи секундное наваждение сразу же прошло.

Это были чужие руки. Они обхватили меня за шею – так, чтохрустнули позвонки, – и резко подняли в постели. От неожиданности я уперлась вчью-то грудь.

– А ты, я смотрю, совсем потеряла осторожность.Стареешь, что ли? Хотя на твоем месте я бы состарился и умер поскорее. Это былобы лучшим выходом. И ты могла бы избежать крупных неприятностей… – услышала ябесцветный тихий голос. – С возвращеньицем, дорогуша!..

И почти сразу же зажегся свет. Пустая еще несколько минутназад комната оказалась заполненной людьми. У дверей стояли двое снепроницаемыми лицами, гладкими и блестящими, как туши тюленей. Один из двоих,видимо, и включил свет. А прямо передо мной, на кровати, сидел обладательбесцветного голоса – пугающе интеллигентного вида человек в добротном костюме,Я уже видела его на пленке со дня рождения Анны.

Со своего дня рождения.

Ни единой лишней складки на брюках, ни единого лишнеговолоска в прическе, ни единого изъяна в стильной оправе очков – ни дать нивзять профессор математики из Беркли, обладатель породистой собаки и породистойлюбовницы.

Я инстинктивно запахнула халат, а два шкафа, подпиравшиедверной косяк, синхронно хмыкнули.

– Ну, здравствуй, здравствуй, красавица, – тем жебесцветным голосом произнес профессор математики, и ни один мускул не дрогнулна его холеном пергаментном лице. – Тебя и не узнать. Скажи, кто так мастерскиизменил тебе фасад, и я направлю к нему свою постылую жену.

– Кардинально изменилась, – вставил реплику один изстоявших у двери.

– Но, надеюсь, твоя паскудная сущность осталась непотревоженной… Или я ошибаюсь, Анна? – Профессор даже не обратил внимания напостороннюю оценку, он привык прислушиваться только к себе.

– Я не знаю вас, – я старалась сохранить достоинство,насколько это было возможно, сидя с растрепанными волосами и в выцветшембольничном халате, – кто вы?

И снова – синхронный, все понимающий смешокистуканов-телохранителей. Ничего хорошего он не сулит, разве что контрольныйвыстрел в голову или удар бритвой по беззащитному горлу. Но даже не этосмертельно испугало меня, нет: отсутствие какой бы то ни было реакции у моегособеседника. Неважно начинается жизнь за стенами клиники.

– Вот теперь я тебя узнаю, – удовлетворенноконстатировал профессор. – Такая же изворотливая сучка, какой была всегда. Ниодна пластическая операция этого не исправит.

– Кто вы? – Я попыталась вложить в вопрос все то вежливоеотчаяние, которое комом стояло в горле.

– Всегда подозревал, что ты хорошая актриса. И вмужестве тебе не откажешь… Что ж, если ты решила пойти до конца, то должна былапредположить, что мы поджидаем тебя на конечной остановке. Или совсем потеряланюх, дорогуша?

– Я действительно не знаю… Не помню. Должно быть, мыбыли знакомы… Я не исключаю этого… Но в таком случае Эрик должен был сказатьвам…

– Твой изворотливый гаденыш-братец уже ничего нескажет. В отличие от тебя, – он приподнял мой подбородок тонким указательнымпальцем. – Так что собирайся, поехали.

Я почувствовала, что мой подбородок, насаженный на кол этоговластно-вялого пальца, задрожал. Он тоже почувствовал это и впервые улыбнулся,если можно было назвать улыбкой косметическую растяжку рта.

– Да ты, кажется, слегка струхнула, сучка? О чем же тыраньше думала? Это взрослые игры, и играть в них нужно по-взрослому. И отвечатьза все, что натворила, тоже.

– Я не понимаю, о чем вы говорите, – я решилапридерживаться единственно верной линии. В конце концов, я так не похожа напрежнюю Анну, что можно попытаться убедить его в моей полной непричастности кней.

– Заткнись и не зли меня.

Он наконец отпустил меня, легко поднялся с кровати и вышел,не оборачиваясь. Его телохранители даже не дали мне переодеться. Я и сама бы нестала делать этого, – слишком уж плотоядными были их жгуче-любопытные взгляды.

…То, что я увидела в соседней комнате, повергло меня в шок:посреди комнаты, в груде развороченных коробок, лежал мертвый Эрик.

Если бы не один из телохранителей, поддержавший меня, я быупала рядом с Эриком. Труп человека, который всего лишь час назад ласкал моеизменившееся лицо, был так несправедлив, так нелеп, так не правдоподобен, что яотказалась верить в реальность происходящего. Молча освободившись оттелохранителя, даже не соображая, что делаю, я присела перед Эриком на корточкии требовательно затрясла его за плечо: