Монах и Добродеев переглянулись.

– А что за убийство? – спросил Добродеев.

– Будешь статью писать?

– Задумал кое-что. С вашей помощью, вы у нас главный свидетель.

– Да я ж ничего не видела, так и сказала ему. Уборку затеяла, на веранду только вечером вылезла отдышаться. А тут такое! Досадно до слез. Ну, стал он расспрашивать про Илонку, что, мол, за человек, кто еще в доме живет да кто бывает…

– Илонка? – переспросил Монах. – Красивое имя. Это у нее в доме…

– У нее. Она пришла с работы, в музее работает, а он лежит около серванта, а вокруг осколки мраморного льва. Его львом приложили. Совершенно незнакомый чужой мужчина. Она сразу бросилась звонить майору…

– Она знакома с майором?

– В том-то и дело, что нет! Ты не поверишь, тут чистое совпадение. У них в музее украли какие-то не то экспонаты, не то документы, и они вызвали полицию. Приехал этот самый майор Мельник. А вечером труп. И снова приехал тот же майор Мельник. Похоже, он там у них один за всех отдувается. Видный мужчина, только мрачный. И снова Илонка! В одном халатике, босиком, на крыльце дожидается, боится в дом зайти. Их много приехало: и фотограф, и молодой опер, тоже ко мне заходил, расспрашивал, но от вина отказался, не могу, при исполнении.

– А этот убитый что за человек? Знакомый Илоны? – спросил Монах.

– Я же говорю, совершенно чужой. Как он туда попал, вопрос, конечно. Илонка думает, что забыла запереть дверь. Ночью была гроза, и ее бойфренд съехал с вещичками. Она с утра в расстроенных чувствах, может, и забыла.

– Что значит съехал? – спросил Добродеев. – Насовсем?

– Похоже, насовсем. Бросил. Илонка сама виновата! С мужиками надо потверже, а она так и вилась вокруг, так и вилась, в рот заглядывала. Хорошая девка, а с мужиками хронически не везет. На моей памяти уже четвертый сбегает. Я с ее бабушкой дружила, Анечкой, хорошая была женщина, царствие ей небесное. Учительница музыки. И Елену знала, Анечкину маму. Та художницей была. Анечка очень за внучку переживала, бесхарактерная, говорит, привязчивая, душу готова отдать любому проходимцу. Так оно и есть. – Мария Августовна помолчала немного и приказала: – Леша, наливай!

Добродеев налил, и они выпили. Мария Августовна отставила бокал и внимательно посмотрела на Монаха.

– Ты женат?

– Холостой! – вылез Добродеев. – Никак не обженим!

– Ага. Надо свести тебя с Илонкой, вдруг сладится. Она красотка у нас. Куколка! Просто загляденье.

– Нам бы с ней поговорить, – сказал Монах.

– Поговорите. А ты правда экстрасенс? Думаешь, почувствуешь что-нибудь? Может, его душа еще там. Я Илонке говорю, ты бы к подруге на время, нехорошо в доме, где было убийство. Или ко мне. На девять дней хотя бы.

– Может, почувствую, – заскромничал Монах. – Никогда не знаешь заранее.

– Так она дома или у подруги? – спросил Добродеев.

Мария Августовна задумалась.

– Не знаю. Сколько сейчас? Шесть? Она скоро с работы пойдет, вот и посмотрим. Я пока еще винца принесу. С конфетами! Если придет, мы ее не пропустим, отсюда всю улицу видно.

…Илона появилась около семи. Мария Августовна закричала:

– Илонка! Иди к нам!

Девушка оглянулась и застыла нерешительно, рассматривая незнакомых людей.

– Иди сюда! – снова закричала Мария Августовна, замахав руками. – Не бойся, это свои.

…Над песчаными ребристыми холмами горячее дрожащее воздушное марево… Я вдруг увидела горы! И озеро! И башню с зубцами!

«Мираж, – сказал Володя. – Я уже два дня вижу город. Глинобитные стены, к ним приближается неторопливый караван, громадные тюки на боках верблюдов, они идут, раскачиваясь…»

«А башню с зубцами?» – спросила я.

«Башню тоже, – ответил он. – Меж зубцов стражники, всматриваются в пески, ожидая набега кочевников. Если заметят, бьют в громадные бронзовые диски и дуют в боевые карнаи – поднимают тревогу. Тогда медленно затворятся тяжелые ворота и отсекут город от мира». Володя смотрел на меня, улыбаясь, и я не поняла, шутит он или правда видит…

…Снова громадные кости… Мамонтов? Черные, отполированные за миллионы лет песком и ветром до зеркального блеска. Получается, здесь когда-то была жизнь. Что же случилось? Ушла вода, а с ней жизнь. Только и всего. Где вода, там жизнь. Мы тоже из воды…

…Здесь и там попадаются широкие плоские рвы, похожие на высохшие русла рек, а на поверхность из песка выходят россыпи круглой белой гальки, издали напоминающей выбеленные временем и солнцем маленькие человеческие черепа. И снова кости исполинских животных и окаменевшие стволы деревьев… Это чужой мир, живой когда-то, а сейчас мертвый, навсегда застывший в остановившемся времени. Кости и окаменевшие деревья пребудут здесь вечно, до скончания мира…

Мне хотелось кричать от тоски и отчаяния! Песок скрипел на зубах, ветер свистел в барханах – насколько хватало глаз был один песок! Враждебный и чуждый человеку, он казался живым – тек и шевелился в палящем и страшном мареве…

…Новый день. Ни облегчения, ни дуновения ветерка. Густой душный жар шел от песков. Господи, думала я, дай дождя! Если здесь когда-то была жизнь, то шел дождь. Дай, Господи, хоть каплю! Неужели эта проклятая кем-то земля выбрала весь полагающийся запас влаги? Я молила о дожде, шагая вперед, как неживая механическая высохшая до костей кукла. У меня больше не было сил…

На двенадцатый день пути мы достигли Мертвого города. Наверное, это был он, Мертвый город. Андрей был уверен – это Маргуш. Он сказал, что чувствует под ногами его мостовые и стены.

Город? Это город? Только больная фантазия нашего лидера могла увидеть здесь город. Страшные, почерневшие от солнца, с воспаленными сухими глазами, мы смотрели на бесконечные барханы. Я представляла себе это иначе. Остатки крепости, стен, хоть что-то, что говорило бы о присутствии человека. Ничего!

Андрей сказал: «Четыре тысячи лет! Вы представляете себе эту седую древность! Или все пять! Неудивительно, что ничего нет…» Он был счастлив. А у меня в ушах журчал родник, а перед глазами стояли заросли сочной цветущей бузины, я чувствовала ее запах, и у меня кружилась голова.

Лицо у Святика было обескураженным. Он тоже ожидал увидеть город. Но города не было. Мы переглянулись, и у всех нас мелькнула мысль – Андрей сошел с ума. Это место ничем не отличалось от тех, где мы были вчера, позавчера, три дня назад… Даже если здесь когда-то был город… Если!