Демос воспылал патриотической страстью и проголосовал за отправку на Сицилию шестидесяти кораблей. Никий возразил, что, если уж посылать экспедицию, судов потребуется больше. Собрание тут же увеличило их число до ста. Также было решено, что в походе понадобятся военачальники с разнообразными военными талантами: командующими были назначены Алкивиад, Никий и еще один полководец, Ламах. Армада вышла из Пирея в атмосфере исступленного патриотического энтузиазма.

В один прекрасный майский день, незадолго до отправления кораблей, произошло нечто необычное. Оказались осквернены гермы, стоявшие по всему городу и составлявшие важный элемент его религиозной географии. Эти каменные столбы с бородатой головой наверху и выступающим ниже фаллосом изображали Гермеса – божественного покровителя границ, путешествий, посланий, изменений[54]. Считалось, что они защищают от зла и приносят успех в любых предприятиях. Их разрушение было бы дурным предзнаменованием в любое время, но в городе, охваченном лихорадкой шовинистических страстей, оно вызвало нечто близкое к коллективной истерии. Началось расследование, которое выявило и еще более страшное святотатство. Оказалось, что компания нетрезвых молодых людей издевательски изображала чрезвычайно священные мистерии, проводившиеся каждый год в Элевсине. В них посвященные, находившиеся под воздействием дурманящих веществ и ритуалов, подробности которых держались в строжайшей тайне, получали новое понимание смертности. Распоряжение элевсинскими мистериями, к которым относился с благоговением весь греческий мир, было одним из тайных духовных средств в арсенале Афин. Они связывали город с порогом между жизнью и смертью. Утверждалось, что ужасающее святотатство произошло в доме Алкивиада, и он, возможно, даже участвовал в нем.

Ответы на вопросы о том, кто именно изуродовал гермы и кто насмехался над мистериями, уже не получить никогда. Однако ясно одно: такие слухи были чрезвычайно действенным оружием психологической войны для всех тех, кто хотел привести город в отчаяние и добиться провала сицилийской экспедиции. Простые афиняне чрезвычайно серьезно относились к частным и общественным ритуалам, которые управляли их жизнью.

У напыщенного чванства афинской аристократии, уверенной в своей способности управлять делами людей и проникать в тайны жизни, был свой противовес – религиозные чувства простого народа Афин, верившего, что для продолжения существования города важно оказывать богам, святилищам и ритуалам должное почтение. Молодые щеголи, одаренные богатством, красотой и умом, вероятно, не считали себя обязанными склоняться перед какой бы то ни было властью, божественной или человеческой. Такого рода заносчивые люди обычно считают, что могут устанавливать всюду, где они окажутся, свои собственные правила. В Афинах таких было множество, и Алкивиад был всего лишь самым заметным образчиком. Но на другом конце спектра находились порядочные, простые, суеверные люди, которые ощущали, что богов города нужно умилостивлять, и были готовы видеть в любых несчастьях кару за святотатство.

В течение следующего десятилетия удача то улыбалась афинянам, спартанцам и даже персам, которые вновь вмешались в греческие дела, оказав поддержку Спарте, то вновь отворачивалась от них. Так же резко и стремительно изменялись и личные приверженности Алкивиада. Когда все было кончено и Афины были вынуждены просить мира на унизительных для себя условиях, некоторым казалось, что в конечном счете в этом виноват именно он, втянувший родной город в рискованные авантюры. Другие настаивали, и не без оснований, что всякий раз, когда к советам Алкивиада последовательно прислушивались, это приводило тот лагерь, в котором он оказывался в данный момент, к блестящим успехам. Алкивиад был одним из командующих армадой, отправившейся с большой помпой из Афин на Сицилию в середине 415 г. до н. э. Однако, как только он прибыл в порт Катаны[55], его вызвали обратно в Афины, где он должен был предстать перед судом по обвинению в богохульстве. Он пообещал вернуться в родной город на собственном корабле, но в самом начале пути ускользнул от сопровождавших его судов и перебежал в Спарту, где немедленно начал давать своим новым хозяевам превосходные военные советы. Как только он сделался спартанским специалистом по военной стратегии, он помог обратить ход войны на Сицилии против Афин и их местных союзников. Можно даже сказать, что в спартанском лагере он стал настоящим «ястребом». Если спартанцы не окажут самую энергичную помощь Сиракузам, главному проспартанскому аванпосту на Сицилии, афиняне могут по-настоящему войти в силу и создать империю в Западном Средиземноморье, в том числе в Северной Африке: таково было предостережение Алкивиада, и оно было услышано.

Какую бы роль ни сыграли его советы, не прошло и двух лет, как сицилийская экспедиция закончилась полным поражением афинян, несмотря на вызванные ими подкрепления. Около 7000 воинов, бывших гражданами Афин, были взяты в плен и загнаны в каменоломни, в которых их оставили в полуголодном состоянии. В течение нескольких месяцев большинство умерло. Фукидид называет сицилийское поражение афинян, потерявших около сотни кораблей, важнейшим событием войны[56], «самым славным для победителей и самым плачевным для побежденных».

Кроме того, Алкивиад, в совершенстве знавший все слабые места своего отечества, убедил приютивших его спартанцев вторгнуться в глубинные области страны противника. В Декелее, всего в 18 километрах к северу от Афин, была построена спартанская крепость. Тем самым афинянам нанесли сразу несколько ударов. Многие земледельцы потеряли доступ к собственным землям. Рабы, трудившиеся на серебряных рудниках Южной Аттики, начали перебегать в спартанские укрепления. Афины оказались в большей, чем когда-либо ранее, зависимости от подвоза продовольствия по морю. Тем временем некоторые из союзников и торговых партнеров города по другую сторону Эгейского моря начали восставать, особенно когда их подстрекал к этому Алкивиад.

Оказав спартанцам такую неоценимую помощь, Алкивиад рассорился и с ними. Точнее говоря, рассорился он со спартанским царем Агисом, так как соблазнил его жену Тимею и даже якобы прижил с ней ребенка[57]. Считая, что дальнейшее пребывание у спартанцев опасно для его жизни, Алкивиад еще раз переметнулся на другую сторону и отправился ко двору Тиссаферна, персидского сатрапа Лидии, который уже давал Спарте деньги на ведение войны.

По-настоящему верен он, по-видимому, был только самому себе. Охваченный жаждой мести, он начал указывать Тиссаферну способы приструнить спартанцев и усилить их зависимость от персов. Полезнее всего для Персии, говорил он Тиссаферну, будет разделять и властвовать[58]. Персии следует позволить афинянам и спартанцам истощать силы друг друга в бесконечных сражениях, и это откроет дорогу к возрождению персидского могущества.

Разумеется, своим новым персидским друзьям Алкивиад был верен ничуть не более, чем до этого спартанцам. Он уже мечтал о возвращении в Афины. Его родной город, вынесший два десятилетия войны, раздирали внутренние раздоры между демократами и сторонниками управления гораздо менее многочисленной группой, то есть олигархами. Алкивиад, обосновавшийся на западе нынешней