Я умолкаю, чтобы не задохнуться. Вот я все и выложил. У меня ком в горле, я изо всех сил отталкиваю свое прошлое. Я молча тру себе шею, украдкой смотрю на Жизель.

Жалости ко мне я не вижу, вижу только признание. Она уверенно кивает.

– Она не была твоей судьбой, Дев. Ты предназначен для большего. Она оказала тебе услугу. Где-то тебя ждет другая – та, которая тебя потрясет и нарожает тебе кучу маленьких футболистов, а не безруких ботанов. Обещаю, где бы она ни была, она все еще думает о тебе. – Она смотрит на меня безотрывно. – Словом, она совершила ошибку.

– Ты дашь мне наконец нанести удар? Я готов.

– Я ударю еще разок. – Она наклоняется, виляя попой, и достает очередную кружку в форме женских грудей. – Это за Миртл. Ей надо выписаться из больницы. Вот бы ее навестила дочь! – Клюшка отправляет в ночь очередной заряд битого стекла.

Мы со смехом врезаемся друг в друга, когда меняемся местами. Позицию перед пеньком занимаю я. Она отдает мне клюшку и, прижимаясь ко мне, надевает мне на глаза защитные очки. С довольным хмыканьем Жизель ставит на пенек новую уродливую вазу.

– Откуда ты все это выкопала?

– Моя тетя Клара – фанатка гаражных распродаж. Собирает всякий мусор и тащит сюда. Скотти, ее тайный бойфренд, тоже собирает что-то в этом роде: он складывает мозаики. – Она щиплет меня за руку. – Это строго между нами. Он так ценит свою мужественность, что отказывается признаваться, что тайком занимается искусством.

Я киваю и уничтожаю вазу. Звук, с которым это происходит, приносит даже больше удовлетворения, чем я ожидал.

– Какой кайф!

– Ты не сказал, кому посвящаешь удар.

Я складываю рупором ладони и кричу:

– Престон, ты козел!

– Давай еще. – Она ставит на пенек чашечку. – Позаботься о себе самом.

Я замахиваюсь.

– Ханна, надеюсь, ты счастлива! А я, между прочим, знаменит! И богат!

На пеньке появляется миска. Жизель пятится, я размахиваюсь.

– Живи по-людски, отец!

Она выставляет сосуд в виде совы. Мы прыскаем.

– От судьбы никуда не деться, – бормочет она.

– А это за тебя, детка. – Я наношу могучий удар и ору: – Проклятия не действуют!

Мы работаем слаженно: она ставит на пенек посуду, я с размаху бью. На восьмой раз я привстаю на цыпочках, как будто сейчас помчусь по полю, поймаю мяч и произведу в обнимку с ним тачдаун.

– Привычка! – объясняю я.

При каждом новом ударе я выкрикиваю то, что приходит в голову: прославляю перстень Суперкубка у себя на пальце, караю того типа из «Волмарта», посмевшего дотронуться до Жизель, хотя, судя по ее рассказу, она до смерти его напугала, пригрозив натравить на него свою матушку.

И еще, и еще!

Я разминаю плечи.

– Кто у нас следующий?

Она ставит на пенек какой-то предмет размером с половину моей ладони в фиолетовой оберточной бумаге.

– Это подарок тебе, – говорит она, зардевшись и сверкая глазами.

– Неужели? – Я ставлю клюшку к стене амбара, беру подарок и смотрю на него. Удивительно, но я очень взволнован. – Никто никогда ничего не дарил мне просто так. – Я крепко сжимаю непонятную вещь.

Она смущенно переступает с ноги на ногу.

– Так, ерунда… Выбирала в лавочке одежду для Миртл, вдруг вижу… – Она умолкает, глядя, как я разворачиваю ее подарок.

– Жизель, детка! – лепечу я, положив на ладонь резную каменную бабочку. – Красота!

Она делает шаг ко мне и тоже разглядывает бабочку. Приятный на ощупь камешек в дюйм толщиной раскинул крылышки.

– При виде сочетания фиолетового и синего цветов я сразу подумала о тебе. Хозяйка магазинчика сказала, что это амулет, укрепляющий силы. Носи его с собой и при желании трогай. – Она откашливается. – Можешь держать его на столе или еще где-нибудь. Когда я освобожу тебя от своего присутствия, ты вспомнишь этот вечер и поймешь, что я не была тебе такой уж обузой.

Я вожу по бабочке пальцем.

– Она всегда будет лежать у меня в кармане.

У нее перехватывает дыхание.

– Ты не обязан…

– Никакая ты не обуза.

– Дай мне время.

Я поглаживаю камешек в кармане.

– Наверное, ремонт твоей квартиры затянется на несколько недель. Первый этаж сильно пострадал. У тебя скоро начнется осенний семестр, суета с поисками другой квартиры слишком тебя отвлечет. Живи у меня, сколько хочешь. Будем соседствовать.

Что я несу?!

Она облизывает губы.

– Как бы мои родные и друзья не решили, что мы с тобой… сам понимаешь.

– Я им скажу, что это не так.

– Потому что это совершенно не так, – поддакивает она со вздохом.

– Просто… останься.

Останься, останься, останься… – звучит у меня в голове, отскакивая от смутных детских воспоминаний об уезжающей матери и обо всех прочих женщинах, хлопавших на прощание дверью.

Я себя не обманываю. Часть меня знает, что я близок к тяжелой, страстной влюбленности в Жизель, к тому, чтобы отбросить все свои комплексы и жадно на нее накинуться. А потом она очнется и увидит, совсем как Ханна, что я недостаточно хорош. Мне становится до того не по себе, что во всем теле начинается зуд, я готов соскребать с себя это ощущение.

– Но нам придется установить строгие правила.

Она глотает слюну.

– Какие?

Я весь деревенею. А ты скажи, скажи!

– Буду откровенен. Ты очень… привлекательная, – говорю я почти сердито.

– Какой кошмар! – сухо отзывается она, блестя глазами. – Девону приглянулась девушка-заучка.

– Прекрати! Ты эффектная, поняла? Одна задница чего стоит! Грудь маленькая, – дразню я ее, – но классная. Когда ты куда-то входишь, все мужчины на тебя оборачиваются. От тебя глаз не оторвать, Жизель, даже мне. Но ты не обращаешь на это никакого внимания.

– Почему, бабушка писала.

Кажется, я понимаю, о чем она.

– Я о чем? О том, что мы не даем воли рукам. Мы друзья, и мы не хотим это испортить. К тому же Джек…

– Тоска! Так и запишем: нам с тобой не светит постель.

У меня сами собой сжимаются кулаки. Она становится все смелее! Я стараюсь восстановить сбившееся дыхание. Осторожнее!

– Ты серьезно? Уверяю тебя, моя постель стала бы для тебя кульминацией всего года.

– Обещания, обещания… – Жизель похлопывает меня по руке. – Ой, это не запретное прикосновение? – У нее кривятся губы.

Я мотаю головой. Мне бы разозлиться, но где там: от ее вида меня все сильнее обдает жаром. Предложить ей остаться у меня было дурацкой идеей, но…