Но то был лишь эпизод. А в остальное время Эдик и Элиза веселились и дурачились, и с ними веселились и дурачились окружающие. Через год, через два, через три – дети научились задерживать у себя дядю Эдика на час или даже полтора. Всё требовали рассказать им страшную сказку или спеть старинную песенку. Главным поклонником Эдика вскоре оказался Иван: стоило ему немножко подрасти, и он чрезвычайно полюбил страшилки. Увидев своего кумира в прихожей – в сыром пальто и запорошенной ушанке, – малыш бежал к нему через весь коридор с криками «Гроб на колёсиках! Гроб на колёсиках!» Маша неловко смеялась и успокаивала сына: «Подожди, дяде Эдику нужно ещё отдохнуть и перекусить, он устал с дороги…» Иван, насупившись, ждал. Он бродил по коридору, извиваясь, как гусеница, и бормотал себе что-то под нос. Иногда заглядывал в гостиную и с упрёком смотрел на довольного Эдика, с аппетитом поглощавшего очередное праздничное блюдо. Но стоило тому оторваться от еды, как Иван, довольный, крепко хватал его за руку и настойчиво тащил в комнату. Эдик притворно сопротивлялся, забавно хныча своим густым басом: «Ну, ещё посидеть, Вано, чуточку, ну, отпусти меня, ну, Вано-о-о!» Но Иван был непреклонен. И тогда Эдик останавливался и, прежде чем войти в комнату, спрашивал всё таким же жалостливым тоном: «А Элизка мне поможет?» Иван кивал, потому что знал: сестра почтёт за честь помогать дяде Эдику. И она помогала: то придумает имя для главного героя, то гитару подержит, то принесёт дяде Эдику крепкого чая, «чтобы он раньше времени не заснул».

Канун 1 сентября, 1982

В тот год Элизе исполнилось двенадцать, Ивану – пять. Как всегда, они проводили лето на даче с бабушкой Варей и дедушкой Карлом. Но вот опять август, как и несколько лет назад, выдался прохладным и дождливым. Женя и Маша купили колонку с душем, которую тут же установили на летнюю кухню. Теперь все мылись не в тазике, а в нормальном дровяном душе, что по местным меркам было невиданной роскошью. Растирались старыми махровыми полотенцами – блёклыми, с обтрёпанными краями, окаменевшими от долгих стирок, но мгновенно размягчавшимися, как только на них попадала влага, – а потом бегом в дом, туда, где печка, и уже никуда не выходили («с мокрой головой») до завтра.

И всё же погода была настолько промозглой, что Женя и Маша снова приняли решение перевезти детей в город пораньше: не дай бог простудятся перед новым учебным годом.

Элиза уезжала с дачи нехотя. У неё появилась компания из пяти мальчиков и ещё двух девочек, и каждый вечер она, одевшись в старую отцовскую кожанку (Женя носил её ещё в университете), отправлялась гулять в лес. Там, среди корявых берёз и тёмных острых елей, ребята устроили навес из лапника, а под него положили несколько пней и брёвен. Вышли удобные сидения, на которых прекрасно помещалась вся компания, здесь можно было сидеть, болтать, слушать чью-то потрёпанную «Электронику» и греться возле высокого костра, горевшего здесь же, на поляне. Элиза смотрела, как летят вверх, в мглистую темноту, крупные жаркие искры и тают среди мокрых ветвей, и чувствовала, как каждая искра отдаётся, отражается в её собственном теле. Огонь изнутри жёг ей грудь и живот, наполняя душу волнением, а голову беспорядочными мыслями. Иногда ей казалось, что причиной этих переживаний был Костик, сын Жениного друга детства и соседа по даче, мальчишка с иссиня-чёрными кудрями, узким лицом, большими глазами и точёным носом. Он тоже был частью этой компании и всякий раз по дороге в лес норовил идти рядом с Элизой, именно он разводил огонь, а затем присаживался к Элизе, заставляя её испытывать настоящую всепроникающую дрожь, заметно усиливавшуюся, когда Элиза пыталась взять себя в руки и скрыть своё состояние. Элиза вдыхала сладковатый аромат своей отсыревшей кожанки и другой, густой, пряный аромат влажных волос Костика, и ей казалось, что вот она, настоящая жизнь, и что другой жизни, той, которая обычно полностью захватывает её в Москве, нет, и что и Москва, и родители, и даже Иван, и бабушка с дедушкой – это сон.

В такие моменты она вставала и выходила из-под лапника на мелкий холодный дождик, приближаясь к пышному костру, и ощущала странное неверие, что кто-то вообще способен породить в ней такой жар и такой трепет. И она понимала – как-то больше сердцем, чем умом, – что в конечном итоге дело было не в Костике, а в ней самой. В ней разгоралось какое-то неизученное, древнее чувство, и найти ему название даже в Большой Советской Энциклопедии, хранившейся в библиотеки Маши и Жени, не представлялось возможным. Чувство, которое Элиза берегла и каждый раз, оказавшись в тёмном лесу, рядом с костром, проверяла, как обладатель ценного клада то и дело проверяет своё сокровище, даже если никто, кроме самого хозяина, не знает, где оно хранится. И именно поэтому ей казалось невозможным уехать теперь в Москву.

«Ну, давайте, еще поживём тут, мы не заболеем, правда ведь, Иванушка?» – ворковала Элиза, умоляюще глядя то на брата, то на бабушку с дедушкой, то на родителей. Все собрались за большим столом, накрытым клеёнчатой скатертью, на продуваемой терраске летней кухни, и взрослые, и дети были одеты в зимнее, но зябко кутались и пили крепкий индийский чай, чтобы согреться. Бабушка Варя то и дело открывала массивное алюминиевое кольцо электрической печки «Чудо», чтобы отрезать кому-нибудь свежей обжигающей шарлотки. День был особенно сумеречным и серым, всех охватила странная вялость, граничащая с унынием, и сад вокруг стоял растрёпанный и заброшенный, как будто бы здесь уже давно никто не жил. Ветер обрывал лепестки цветов, раскачивал ветки с крепкими кислыми зелёными яблоками, резко тянул и рвал плёнку на большом парнике. Маше и Жене всё это представлялось неуютным и даже зловещим, а Элизе в подобной темени и порывистости слышались тайна и обещание новой, волшебной, жизни.

«Нет уж, ребятки, – обращалась Маша сразу к обоим детям, как будто бы Иван тоже просился остаться на даче. – Надо ехать. Здесь довольно холодно, и прогноз до конца лета очень плохой».

«Ну, мы ведь уже здесь живём, – возражала Элиза. – Мы не заболели, хотя холодно целых две недели. Очень, очень холодно!» – и она умоляюще посмотрела на Женю. Но тот лишь прикрыл глаза и покачал головой, как бы говоря, что всё уже давно решено.

«Поезжайте, – вздохнув, сказала бабушка Варя, которая частенько старалась поддерживать нелюбимую невестку. – В конце концов,