Закончив выступление, Чарский сел и принялся крепко выпивать. Пил и Женя, и все, кто находился за столом. На балконе образовался свой кружок, там курили и спорили – то ли о космосе, то ли об эстраде, и поэт, смущённый своим длительным выступлением и этим слащавым саксофоном в конце, подался туда: он не мог выносить музыку, ему всё ещё хотелось слов. Эдик взял гитару и стал подыгрывать саксофону – сначала не попадая толком в ритм и тональность, но вскоре приноровился, и вышел чудесный дуэт. Наконец, мелодия смолкла, раздались аплодисменты, громче и дольше всех аплодировала Элиза. Некий Храмов, Женин коллега, поднял тост, и Эдик, вместо того чтобы выпить со всеми, отправился с Элизой к детям, прихватив с собой гитару.

* А там на полу красовалась груда разных деталей от разных конструкторов и игр. Ребятишки соединяли алюминиевые палочки в надежде собрать робота, делали из сосновых брусочков крошечные срубы, а из готовых деревянных домиков с зелёными крышами, – целые поселения. В центре комнаты восседал маленький Иван, который хотел тоже что-нибудь сотворить, но у него выходило лишь сдвигать и портить, впрочем, он не унывал, и украдкой облизывал особенно яркие предметы, казавшиеся ему, видимо, леденцами.

«Ну, что, детки, давайте петь песенки?» – предложил шумный дядя Эдик, и все обрадовано бросились к нему.

«Давайте! Давайте! А какие? Вы знаете Джо Дассена?» – кричали дети.

«Джо Дассена? – удивился дядя Эдик. – А вы знаете то, что было до Джо Дассена?»

«А что было до Джо Дассена?» – спросили дети.

«Жак Брель?» – неуверенно спросила Элиза.

Дядя Эдик внимательно посмотрел на неё и ответил: «А ещё раньше? Давным-давно. В эпоху мра-ачного Средневековья».

«Это когда людям было нечего есть?» – предположил семилетний Миша, сын Алины, бывшей старосты.

«Ну, что ты! – рассмеялся дядя Эдик. – Тогда еды было навалом! Но не все умели её достать, как и сейчас!»

Он сел на маленький Элизин диванчик и принялся бодро наигрывать. Дети подпрыгивали, как резиновые мячики, самые маленькие кружились в танце. Элиза стояла рядом с дядей Эдиком и внимательно следила за тем, как его ловкие, покрытые рыжим волосом пальцы перебирали струны. На нём был всё тот же коричневый пиджак, давно не стиранный, пропахший табаком и потом, и Элиза старалась не замечать этого запаха, чтобы не упустить ни одной ноты.

«Помилуй, господи, меня,

Я так устал, я так устал,

Помилуй, господи, меня,

В лесу на листья я упал.

И только я решил вздремнуть,

Как вижу: звери тут как тут!

И волк, и заяц, и лиса

Поют и пляшут, эка жуть,

И их так звонки голоса!» – пел дядя Эдик, то

и дело меняясь в лице, то закатывая глаза, изображая, как он устал, то, напротив, тараща их за толстыми стёклами очков, подчёркивая тем самым, что жуть действительно жуткая.

«А теперь все вместе!» – предложил он, и стал играть медленнее. Дети остановились и старательно принялись подпевать. Элиза засмеялась и присоединилась к общему хору.

«А дальше?» – спросил Миша.

«А дальше мы выучим с вами в другой раз!» – ответил дядя Эдик.

«Тогда расскажите нам сказку!» – потребовал Миша, и все дети радостно подхватили: – «Расскажите, расскажите!»

«Про что вам рассказать?» – дядя Эдик с готовностью отложил гитару.

«Про гроб на колёсиках», – предложила Элиза, и дети быстро расселись вокруг дяди Эдика на диванчик, стулья и ковёр, лишь бы не пропустить ни одного слова.

«В одном давным-давно заброшенном городе, куда уже много лет боялись заходить люди… – начал дядя Эдик, и у некоторых малышей стали медленно открываться рты, – стояла чёрная-чёрная колокольня. Иногда ночью по заброшенным улицам гулял страшный северный ветер, он качал полураскрытые двери, и они скрипели на своих заржавелых петлях – вот так, и-и-и-и, и-и-и-и!.. А ветер летел дальше, и бил стёкла в чудом уцелевших окнах, и шуршал давно никому не нужными газетами и афишами… Этот ветер прилетал к чёрной-чёрной колокольне и начинал раскачивать на ней чёрный-чёрный колокол… Но чёрный-чёрный колокол не звонил, он как будто бы стонал и гудел, и этот страшный звук медленно летел к старинному кладбищу, ещё более заброшенному, чем город, кладбищу с чёрными-чёрными крестами… И тогда из одного чёрного-чёрного склепа выезжал чёрный-чёрный гроб на колёсиках!»

Малыши ахнули, а Элиза удовлетворённо окинула взглядом своих гостей, давая понять, что это именно её идею использовал дядя Эдик для своей страшной сказки.

«Про девочку не забудьте», – внезапно подсказала она дяде Эдику.

«Про какую девочку?» – сначала не понял дядя Эдик.

А потом кивнул и продолжил в том же зловещем тоне: «А рядом с этим заброшенным городом находился другой, новенький и чистенький городок. И там жила девочка…»

«Лиза», – вставила Элиза.

«И девочка Лиза очень хорошо училась в школе и получала одни пятёрки, – таинственно шептал дядя Эдик, и его глаза за толстыми линзами очков были похожи на маленьких подвижных рыбок в круглых аквариумах. – И вот, однажды вечером, когда дул очень сильный и страшный северный ветер, девочка осталась дома одна… Сначала она делала уроки, потому что привыкла заниматься и утром, и днём, и ночью. Но потом что-то заставило её встать и подойти к окну. Она стояла у окна и смотрела на тёмную пустынную улицу. Погода была такая промозглая, что даже машины в этот час почти не встречались».

«А автобусы ездили!» – вдруг сказала пятилетняя Оля, дочка Жениного заведующего лабораторией, и все дети с надеждой посмотрели на неё: сейчас мрак рассеется, и страшилка превратится в добрую сказку.

«Конечно! – мягко согласился дядя Эдик. – Ведь у автобусов есть расписание! И его никто не станет менять, даже если дует северный ветер!»

«А мы однажды с мамой ждали автобуса целый час!» – заявил Миша.

«Такое бывает, – подтвердил дядя Эдик. – А я однажды с товарищами ждал поезда целые сутки!»

«Ого!» – восхищенно произнесла Элиза. И все дети повторили за ней: «Ого!»

«Итак, на чём мы остановились?» – спросил дядя Эдик.

«Даже машины в этот час почти не встречались!» – наперебой завопили дети.

«Прекрасно. Значит, девочка Лиза стояла у окна и смотрела на пустынную улицу. И вдруг она увидела, как что-то вдали шевелится в темноте!» – крикнул дядя Эдик, и дети завизжали изо всех сил, а потом стали смеяться. А с ними засмеялся и дядя Эдик – искренне, раскатисто, глубоким басом.

Дверь в комнату приоткрылась: на пороге стояли Маша и Алина, обе умильно улыбались.

«Идите, идите, у нас тут сказка», – подмигнув детям,