На шприце не удалось обнаружить отпечатков пальцев.Очевидно, его тщательно вытерли.

Вера решительно объявила:

— Теперь надо заняться револьвером.

— Ладно, — сказал судья. — Но одно условие — держатьсявместе. Помните, тот, кто ходит в одиночку, играет на руку маньяку.

Они снова обыскали весь дом, пядь за пядью, от подвала дочердака, и ничего не нашли. Револьвер исчез!

«Один из нас… Один из нас… Один из нас…» — без конца, час зачасом, крутилось в голове у каждого. Их было пятеро — и все они, безисключения, были напуганы. Все, без исключения, следили друг за другом, всебыли на грани нервного срыва и даже не пытались это скрывать. Любезность былазабыта, они уже не старались поддерживать разговор. Пять врагов, как каторжникицепью, скованные друг с другом инстинктом самосохранения.

Все они постепенно теряли человеческий облик. Возвращались впервобытное, звериное состояние. В судье проступило сходство с мудрой старойчерепахой, он сидел, скрючившись, шея его ушла в плечи, проницательные глазабдительно поблескивали. Инспектор в отставке Блор еще больше огрубел, отяжелел.Косолапо переваливался, как медведь. Глаза его налились кровью. Выражение тупойзлобы не сходило с его лица. Загнанного зверя, готового ринуться на своихпреследователей, — вот кого он напоминал. У Филиппа Ломбарда, напротив, всереакции еще больше обострились. Он настораживался при малейшем шорохе. Походкау него стала более легкой и стремительной, движения более гибкими и проворными.Он то и дело улыбался, оскаливая острые, белые зубы.

Вера притихла, почти не вставала с кресла. Смотрела в однуточку перед собой. Она напоминала подобранную на земле птичку, которая расшиблаголову о стекло. Она так же замерла, боялась шелохнуться, видно, надеясь, что,если она замрет, о ней забудут.

Армстронг был в плачевном состоянии. У него начался нервныйтик, тряслись руки. Он зажигал сигарету за сигаретой и, не успев закурить,тушил. Видно, вынужденное безделье тяготило его больше, чем других Время отвремени он разражался бурными речами.

— Так нельзя, мы должны что-то предпринять. Наверное, да чтоя говорю, безусловно, можно что-то сделать. Скажем, разжечь костер.

— В такую-то погоду? — осадил его Блор.

Дождь лил как из ведра. Порывы ветра сотрясали дом.

Струи дождя барабанили по стеклам, их унылые звуки сводили сума. Они выработали общий план действий, причем молча, не обменявшись нисловом. Все собираются в гостиной. Выйти может только один человек. Остальныеожидают его возвращения.

Ломбард сказал:

— Это вопрос времени. Шторм утихнет. Тогда мы сможем что-топредпринять — подать сигнал, зажечь костер, построить плот, да мало ли что еще!

Армстронг неожиданно залился смехом.

— Вопрос времени, говорите? У нас нет времени. Нас всехперебьют…

Слово взял судья Уоргрейв, в его тихом голосе звучаларешимость:

— Если мы будем начеку — нас не перебьют. Мы должны бытьначеку.

Днем они, как я положено, поели, но трапезу упростили докрайности. Все пятеро перешли в кухню. В кладовке обнаружился большой запасконсервов. Открыли банку говяжьих языков, две банки компоту. Их съели прямо укухонного стола, даже не присев. Потом гурьбой возвратились в гостиную и сновастали следить друг за другом…

Мысли — больные, безумные, мрачные мысли — метались у них вголовах…

Это Армстронг… Он глядит на меня исподтишка… У него главаненормального… А вдруг он вовсе и не врач… Так оно и есть! Он псих, сбежавшийиз лечебницы, который выдает себя за врача… Да, я не ошибаюсь… Может, сказатьим?.. А может, лучше закричать?.. Нет, не надо, он только насторожится… Потом,вид у него самый что ни на есть нормальный… Который час? Четверть четвертого!..Господи, я тоже того и гляди рехнусь… Да, это Армстронг… Вот он смотрит наменя…

Нет, до меня им не добраться — руки коротки! Я сумею за себяпостоять… Не первый раз в опасной переделке. Но куда, к черту, мог деватьсяревольвер?.. Кто его взял? Ни у кого его нет, это мы проверили. Нас всехобыскали… Ни у кого его не может быть… Но кто-то знает, где он…

Они все сходят с ума… Они уже спятили… боятся умереть. Всемы боимся умереть… И я боюсь умереть… но это не помешает нам умереть… «Катафалкподан». Где я это читал? Девчонка… Надо следить за девчонкой. Да, буду следитьза ней…

Без четверти четыре… всего без двадцати четыре. Наверно,часы остановились… Я ничего не понимаю… ничего. Быть такого не могло… И все жебыло!.. Почему мы не просыпаемся? Проснитесь — день Страшного Суда настал! Я немогу думать, мысли разбегаются… Голова. С головой что-то неладное… головапросто разламывается… чуть не лопается… Быть такого не может… Который час?Господи! Всего без четверти четыре.

Только не терять головы… Только не терять головы… Главное,не терять головы… Тогда нет ничего проще — ведь все продумано до малейшихдеталей. Но никто не должен заподозрить. И тогда они поверят. Не могут неповерить. На ком из них остановить выбор? Вот в чем вопрос — на ком? Наверное…да, да, пожалуй, на нем.

Часы пробили пять, все подскочили.

— Кто хочет чаю? — спросила Вера.

Наступило молчание. Его прервал Блор.

— Я не откажусь, — сказал он.

Вера поднялась.

— Пойду приготовлю чай. А вы все можете остаться здесь.

— Моя дорогая, — вежливо остановил ее Уоргрейв, — мнекажется, я выражу общее мнение, если скажу, что мы предпочтем пойти с вами ипоглядеть, как вы будете это делать.

Вера вскинула на неге глаза, нервно засмеялась.

— Ну, конечно же, — сказала она. — Этого следовало ожидать.

На кухню отправились впятером. Вера приготовила чай. Егопила только она с Блором. Остальные предпочли виски… Откупорили новую бутылку,вытащили сифон сельтерской из непочатого, забитого гвоздями ящика.

— Береженого Бог бережет! — пробормотал судья, и губы егораздвинула змеиная улыбка.

Потом все вернулись в гостиную. Хотя время стояло летнее,там было темно. Ломбард повернул выключатель, но свет не зажегся.

— Ничего удивительного, — заметил он, — мотор не работает.Роджерса нет, никто им не занимался. Но мы, пожалуй, смогли бы его завести, —добавил он не слишком уверенно.

— Я видел в кладовке пачку свечей, — сказал судья, — думаю,так будет проще.