— Остаешься за старшего! — сказал он громко чавкающемуБурану.

Он знал, что, как только машина тронется, Буран бросит своюпохлебку и непременно выскочит к воротам провожать его.

Машина тронулась, пес выскочил, и Игорь посигналил ему напрощанье. Буран гавкнул один раз — солидно, как из бочки. В зеркале заднеговида Никоненко видел его хвост, потрусивший между грязными осевшими сугробами.

Первым делом он позвонит в Склиф. Потом повстречается со свидетелями.Полковник может быть доволен — водку капитан Никоненко на ночь не пил, порнухутоже не смотрел. Правда, ничего умного капитан тоже не надумал, потому какзаснул, едва коснувшись подушки, но зато выспался, а выспавшемуся думать легче.

Кто и зачем пришел на школьный бал с коричневойхозяйственной сумкой, из которой свисали перья жухлого зеленого лука?..

* * *

К обеду небо набрякло и налилось чернотой, как синяк подглазом драчуна-пятиклассника.

Зонт у капитана Никоненко сломался еще прошлой весной, когдак нему на станции в Сафонове пристала какая-то шпана. Шпана, понятное дело, незнала, что он — капитан и нормативы по борьбе сдает регулярно и успешно. Одномуон своротил челюсть, второму основательно повредил колено, а третьему далзонтом по чугунной бритой башке. Башка осталась цела — до некоторой степени, —а зонт сломался. Купить новый все было недосуг, да и денег жалко…

По телефону он договорился с врачом, что его пустят кпотерпевшей всего на несколько минут, поэтому он тщательно записал все своивопросы и вообще к беседе подготовился.

Врач сказал, что она молодец и поправляется быстро, но всеже говорить долго не может. Лучше бы, конечно, совсем не говорить, но на этомместе Никоненко врача прервал и капитанским голосом сказал резко, что еслиуголовный розыск считает нужным допросить потерпевшую именно сейчас, значит, ууголовного розыска в этом — прямой резон. Врач помолчал немного, перевариваямилицейский тон, а потом сказал — приезжайте после двенадцати.

Под ледяным крупнокалиберным дождем капитан добежал добольничного подъезда и отряхнулся, как Буран после утренней прогулки.

— Халат придется надеть, — сообщил врач с осторожнымзлорадством, — без халата в реанимацию нельзя.

.Никоненко натянул халат, оказавшийся, ясное дело, слишкомкоротким и узким, и моментально почувствовал себя то ли подавальщиком мяса вгастрономе, то ли лаборантом на ветеринарной станции, что давало врачу явныепреимущества, потому как сам он — в зеленой хирургической робе, узкой шапочке имаске, болтавшейся на шее, — напоминал персонаж известного сериала.

Потерпевшая Мария Суркова лежала высоко и, с точки зрениякапитана Никоненко, очень неудобно. Голова находилась выше ног, руки,выпростанные из-под солдатского одеяла, были худы как спички, какие-то иголкиторчали из желтой кожи, и по виниловым шлангам текло что-то отвратительное.Никоненко показалось, что это выкачивают последние соки из слабого безвольноготельца и скоро выкачают совсем.

Что у него за работа такая — допрашивать полумертвыхженщин!..

Он посопел носом — врач все не уходил, и сестра возилась скакими-то своими инквизиторскими штучками, шуршала в углу. Очевидно, они и несобирались уходить. Любопытство, что ли, их разбирало?..

— Здравствуйте, — сказал Никоненко несколько грубее, чемследовало бы, — вы меня слышите?

Глаза распахнулись моментально, как у куклы. Глаза быликарие, страдающие и странно живые по сравнению с неподвижным желтым лицом.

— Я капитан Никоненко из уголовного розыска, — продолжил онбыстро, — мне нужно задать вам несколько вопросов.

Она продолжала смотреть так напряженно, что у капитана от еевзгляда зачесался лоб.

— Вы меня понимаете?

— Она все понимает, — вмешался врач, — у нее ранение, а неслабоумие.

Никоненко на него даже не взглянул.

— Мне нужно с вами поговорить. Вы можете говорить со мной?

Молчание.

— Вы слышите меня?

— Слышу, — вдруг произнесла она отчетливо и довольно громко.— С Федором все в порядке?

С каким Федором? Он ничего не знает ни про какого Федора! А,с Федором!..

— Все в порядке, — уверил он, хотя понятия не имел, впорядке ее сын или нет. — Я должен поговорить с вами про школьный вечер.Помните вечер?

Она моментально утратила к нему всякий интерес, и как будтодаже плечи у нее опустились.

— Мария, кого вы видели, когда шли по двору? Вспомните,пожалуйста! Кто-нибудь шел вам навстречу?

— Не знаю, — сказала она громко, — никто не шел. Там…Сидорин курил. Я его видела.

— Где? Где он курил? Далеко от вас, близко?

— У самых ворот.

— А что он курил?

Она молчала.

— Вы хорошо его видели? У вас вообще хорошее зрение?

Больные неподвижные глаза опять уставились на него.

— Я видела хорошо. У него светлая куртка. Я поскользнуласьна крыльце и ухватилась за него. Я опоздала, потому что Алина делала мнеприческу.

Алина?! Алина делала ей прическу?! Эта рыба-угорь, очковаязмея, у которой даже голос меняется в зависимости от того, с кем онаразговаривает — с министром Потаповым или с капитаном Никоненко?!!

— Когда вы выходили из школы, кто шел впереди вас?

— Димочка, — выговорила она, — Лазаренко. Дина. ЖеняПервушин. И из параллельного класса кто-то. Не помню. Много.

— Тамару Селезневу вы не видели?

— Я не знаю никакой Тамары Селезневой.

Да. Все правильно. Вряд ли она знает Тамару Селезневу.

— Тамару Борину, я хотел сказать.

— Нет.

— А Потапова?

Она помолчала, все так же пристально глядя на капитана. Емупоказалось, что кожа у нее на лбу сморщилась и покраснела.

— Потапова я видела только в президиуме. Я хотела к немуподойти, но не решилась. Мне так нужно было к нему подойти!

— Зачем?

Она молчала и только смотрела.

— Маша, зачем вам нужно было к нему подойти?

— Мне было нужно, — и опять молчание.

— Вы видели, как подъехала ваша подруга?

— Нет. Я слышала, как Федор закричал “Мама!”, и увидела, какон бежит. И все. — Она вдруг тяжело задышала, так что одеяло ходуном заходилотам, где положено быть груди. Врач за плечом Никоненко шевельнулся, как будтосделал движение, чтобы подойти. — Его могли убить. Его могли убить вместо меня.Он совсем маленький. Ему не много нужно.