Когда она спустилась уже до второго этажа, он вышел на своюлестничную клетку и пронзительно закричал ей вслед:

— Ты можешь уйти! И ты уходишь! Но после меня ты не сможешьбыть счастлива ни с одним человеком! И когда ты поймешь, что никто не можетдать тебе все, чего ты хочешь, ты снова захочешь вернуться ко мне! Ты еще нераз вспомнишь, от чего ты отказалась!

Она вышла, наконец, из подъезда и тут же попала в сильныйснегопад. Лицо приятно обдало холодом. До студгородка ей предстояло пройти милидве, но это ее не беспокоило. Напротив, она хотела этого, хотела этого холода,хотела очиститься с его помощью.

Странно, но ей было немного жаль этого маленького мальчика,которому, несмотря на его духовное убожество, была подвластна столь огромнаясила. Маленького мальчика, который относился к людям как к игрушечнымсолдатикам и который передвигал их так же просто, как можно передвинутьсолдатиков, который безжалостно расправлялся с ними, если они по каким-либопричинам не могли или не хотели исполнять его волю. Расправлялся так же просто,как просто растоптать маленького и беззащитного игрушечного солдатика…

А что же она? Она просто была счастлива видеть в нем то,чего на самом деле не было. Она слепо верила ему, не чувствуя никакого подвоха.Она вспомнила о том, как резко реагировала на то, о чем рассказала ей Элис,бездумно и действительно слепо цепляясь за то, что было ей больше, чем счастье…Бездумно, просто бездумно…

И КОГДА ТЫ ПОЙМЕШЬ, ЧТО НИКТО НЕ МОЖЕТ ДАТЬ ТЕБЕ ВСЕ, ЧЕГОТЫ ХОЧЕШЬ, ТЫ СНОВА ЗАХОЧЕШЬ ВЕРНУТЬСЯ КО МНЕ!.. Я ЗНАЮ, ЧТО ТЕБЕ НУЖНО.

Но неужели она действительно настолько ничтожна, что ейнужно так немного? О, конечно, нет.

Пройдя приблизительно половину пути между городом истудгородком, она остановилась на небольшом мосту, перекинутом через маленькуюзамерзшую речку, и, не колеблясь, выбросила за перила все символы мистическогомогущества Эда Хэмнера, один за другим. Последним в почти непроницаемой снежнойзавесе скрылся красный «Фиат». Он скрылся из глаз почти мгновенно, и Элизабетсразу же торопливо зашагала домой.

— Нy, смелее, — повторил Кресснер. — Загляните в пакет.

Дело происходило на сорок третьем, последнем этаженебоскреба, в квартире-люкс. Пол был устлан рыжим с подпалинами ворсистымковром. На ковре между изящным шезлонгом, в котором сидел Кресснер, и обитойнастоящей кожей кушеткой, на которой никто не сидел, выделялся блестящимкоричневым пятном пластиковый пакет.

— Если это отступное, будем считать разговор законченным, —сказал я. — Потому что я люблю ее.

— Деньги, да, но не отступные. Ну, смелее. Загляните. — Онкурил турецкую сигарету в мундштуке из оникса: работали кондиционеры, и запахедва чувствовался. На нем был шелковый халат с вышитым драконом. Спокойныйвзгляд из-под очков — взгляд человека себе на уме. С этим все ясно: всемогущий,сказочно богатый, самоуверенный сукин сын. Я любил его жену, а она меня. Я былготов к неприятностям, и я их дождался, оставалось только узнать — каких.

Я подошел к пластиковому пакету и перевернул его. На ковервысыпались заклеенные пачки банкнот. Двадцатидолларовые купюры. Я присел накорточки, взял одну пачку и пересчитал. По десять купюр. Пачек было много.

— Здесь двадцать тысяч, — сказал он затягиваясь.

Я встал.

— Ясно.

— Они ваши.

— Мне не нужны деньги.

— И жена в придачу.

Я молчал. Марсия меня предупредила. Это кот, сказала она.Старый и коварный. Ты для него мышка.

— Так вы теннисист-профессионал, — сказал он. — Вот, значит,как вы выглядите.

— Разве ваши агенты не сделали снимков?

— Что вы! — Он отмахнулся ониксовым мундштуком. — Даже фильмотсняли — счастливая парочка в Бэйсайдском отеле. Камера снимала из-за зеркала.Но что все это, согласитесь, в сравнении с натурой.

— Возможно. «Он будет то и дело менять тактику, — сказалаМарсия. — Он вынуждает человека обороняться. И вот ты уже отбиваешь мяч наугади неожиданно пропускаешь встречный удар. Поменьше слов, Стан. И помни, что ялюблю тебя».

— Я пригласил вас, мистер Норрис, чтобы поговорить какмужчина с мужчиной. Непринужденный разговор двух цивилизованных людей, один изкоторых увел у другого жену

Я открыл было рот, но потом решил промолчать .

— Как вам понравилось в Сан-Квентине? — словно невзначайспросил Кресснер, попыхивая сигаретой.

— Не очень.

— Три года, если не ошибаюсь. Кража со взломом — так,кажется, звучала статья.

— Марсия в курсе, — сказал я и сразу пожалел об этом. Оннавязал мне свою игру, от чего меня предостерегала Марсия. Я даю свечи, а онуспешно гасит.

— Я позволил себе отогнать вашу машину, — сказал он, мелькомглянув в окно. Впрочем, окна как такового не было, вся стена — сплошное стекло.Посередине, тоже стеклянная, раздвижная дверь. За ней балкончик. Ну а забалкончиком — бездна. Что-то в этой двери меня смущало. Я только не мог понятьчто.

— Великолепное здание, — сказал Кресснер. — Гарантированнаябезопасность. Автономная телесеть — и все такое. Когда вы вошли в вестибюль, яотдал распоряжение по телефону. Мой человек запустил мотор вашей машины иотогнал ее на общественную стоянку в нескольких кварталах отсюда. — Он взглянулна циферблат модных настенных часов в виде солнца, что висели над кушеткой.Часы показывали 8. 05. — В 8. 20 тот же человек позвонит в полицию по поводувашей машины. Не позднее 8. 30 блюстители порядка обнаружат в багажникезапасную покрышку а в ней шесть унций героина. У них возникнет большое желаниепознакомиться с вами, мистер Норрис.

Угодил-таки в капкан. Все, казалось бы, предусмотрел — и натебе, влип как мальчишка.

— Это произойдет, если я не скажу своему человеку, чтобы онзабыл о предыдущем звонке.

— Мне достаточно сообщить, где Марсия, — подсказал я. — Немогу, Кресснер. Не знаю. Мы с ней нарочно так договорились.

— Мои люди выследили ее.

— Не думаю. Мы от них оторвались в аэропорту.

Кресснер вздохнул и отправил дотлевающую сигарету в хромированнуюпепельницу с вращающейся крышкой. Все отработано. Об окурке и о Стэне Норрисепозаботились в равной степени.

— Вообще-то вы правы, — сказал он. — Старый трюк — зашел втуалет, и тебя нет. Мои люди были вне себя: попасться на такой крючок. Наверно,из-за его примитивности они даже не приняли его в расчет.