Я добрался до конца балкона — ну и как теперь заставить себяоторваться от спасительных перил? Я заставлял. Двенадцать сантиметров — это жебудь здоров какая ширина! Да если б до земли было не сто двадцать метров, асантиметров тридцать, ты бы обежал по карнизу это здание за какие-нибудь четыреминуты, урезонивал я себя. Вот и считай, что так оно и есть.

Легко сказать. Если упадешь с тридцатисантиметровой высоты,то чертыхнешься и попробуешь еще раз. Здесь второго случая не предвидится.

Я сделал шажок правой ногой, подтянул левую… и отпустилперила. Я распластал руки по стене, прижимаясь ладонями к шершавой поверхности.Я оглаживал ее. Я был готов ее поцеловать.

Порыв ветра заставил меня покачнуться; воротник пиджакахлестнул по лицу. Сердце подпрыгнуло и застряло где-то в горле, где иоставалось, пока стихия не успокоилась. Если ветер ударит как следует, меняснесет к чертовой матери с этого насеста. А ведь с противоположной стороныветер будет посильнее.

Я повернул голову влево, прижимаясь щекой к стене. Кресснернаблюдал за мной, перегнувшись через перила.

— Отдыхаете в свое удовольствие? — поинтересовался ондружелюбным тоном. На нем было пальто из верблюжьей шерсти.

— Вы, кажется, сказали, что у вас нет ничего теплого, —заметил я.

— Соврал, — спокойно отреагировал он.

— Частенько, знаете, приходится врать.

— Как это понимать?

— А никак… никак это не надо понимать. А может быть, и надо.Нервишки-то шалят, а, мистер Норрис? Не советую вам долго задерживаться наместе. Лодыжки устают. А стоит им расслабиться… — Он вынул из кармана яблоко,откусил от него и выбросил в темноту. Долго ничего не было слышно. И вдруграздался едва слышный омерзительный шлепок. Кресснер хохотнул.

Он совершенно выбил меня из колеи, и сразу же паника вонзилав мозг свои стальные когти. Волна ужаса готова была захлестнуть меня. Яотвернулся от Кресснера и начал делать глубокие вдохи, пытаясь сбросить с себяпарализующий страх. Световое табло на здании банка показывало 8. 46, и рядом —ДЕЛАЙТЕ ВАШИ ВКЛАДЫ НА ВЗАИМОВЫГОДНЫХ УСЛОВИЯХ!

Когда на табло зажглись цифры 8. 49, самообладание, кажется,снова ко мне вернулось. По всей видимости, Кресснер решил, что я примерз кстене, потому что едва я начал переставлять ноги, держа путь к углу здания, каксзади послышались издевательские аплодисменты.

Давал себя знать холод. Ветер, пройдясь по озерной глади,словно по точильному камню, превратился в немыслимо острую косу, которая своимувлажненным лезвием полосовала мою кожу. На спине пузырился худосочный пиджак.Стараясь не замечать холода, я медленно продвигался, не отрывая подошв откарниза. Если и можно преодолеть этот путь, то только так — медленно, со всемипредосторожностями. Поспешность губительна.

Когда я добрался до угла, банковские часы показывали 8. 52.Задача казалась вполне выполнимой — карниз опоясывал здание четкимпрямоугольником — вот только, если верить правой руке, за углом меняподстерегал встречный ветер. Один неверный наклон, и я отправлюсь в долгийполет.

Я все ждал, что ветер поутихнет, однако ничуть не бывало —не иначе как он находился в сговоре с Кресснером. Своей невидимой пятерней онхлестал меня наотмашь, давал тычки, забирался под одежду. Особенно сильныйпорыв ветра заставил меня покачнуться. Так можно простоять до бесконечности,подумал я.

Улучив момент: когда стихия немного унялась, я завел правуюногу за угол и, держась за стены обеими руками, совершил поворот. Сразу двавоздушных потока обрушились на меня с разных сторон, выбивая из равновесия. Нувот Кресснер и выиграл пари, подумал я обреченно. Но мне удалось продвинутьсяеще на шаг и вжаться в стену: только после этого я выдохнул, чувствуя, какпересохло горло.

Тут-то и раздался над самым моим ухом оглушительный хлопок.

Я дернулся всем телом и едва устоял на ногах. Руки, потерявопору, описывали в воздухе невообразимые зигзаги. Садани я со всего маху постене, скорее всего это бы меня погубило. Но вот прошла целая вечность — законравновесия позволил мне снова прижаться к стене, вместо того чтобы отправитьменя в полет протяженностью в сорок три этажа.

Мое судорожное дыхание напоминало сдавленный свист. В ногахпоявилась предательская слабость, мышцы гудели, как высоковольтные провода.Никогда еще я не чувствовал столь остро, что я смертен. Старуха с косой уже,казалось, готова была пробормотать у меня за спиной отходную.

Я вывернул шею и увидел примерно в метре над собойКресснера, который высунулся из окна спальни. Он улыбался. В правой руке ондержал новогоднюю хлопушку.

— Проверка на устойчивость, — сказал он.

Я не стал тратить силы на диалог. Да и не перекричать бы мнеэти завывания. Сердце колотилось бешено. Я незаметно продвинулся метра наполтора — на случаи, если ему придет в голову высунуться по пояс и дружескипохлопать меня по плечу. Затем я остановился, закрыл глаза и подышал всейгрудью, пока не пришел в норму.

Эта сторона здания была короче. Справа от меня возвышалисьсамые большие небоскребы Нью-Йорка. Слева подо мной темным пятном лежало озеро,по которому перемещались отдельные светлые штрихи. В ушах стояли вой и стоны.

Встречный ветер на втором повороте оказался менее коварным,и я обогнул угол без особых хлопот. И тут меня кто-то укусил.

Я дернулся, судорожно глотнул воздух. Страх потерятьравновесие вынудил меня прижаться к стене. Вновь кто-то укусил меня. Не укусил,нет… клюнул. Я опустил взгляд.

На карнизе стоял голубь и смотрел на меня блестящиминенавидящими глазами.

Мы, жители городов, привыкли к голубям, как привыкли ктаксистам, которые не могут разменять вам десятидолларовую бумажку. Городскиеголуби тяжелы на подъем и уступают дорогу крайне неохотно, считая облюбованныеими тротуары своей собственностью. Их визитные карточки мы частенькообнаруживаем на капотах наших машин. Но что нам за дело! Да, порой они насраздражают, но владения-то все равно наши, а эти пернатые — чужаки.

Здесь были его владения, я ощущал свою беспомощность, и он,похоже, это понимал. Он опять клюнул меня в перетруженную лодыжку, и всю правуюногу тотчас пронзила боль.

— Убирайся, — прорычал я. — Убирайся отсюда.

В ответ он снова клюнул. Он, очевидно, давал мне понять, чтоя вторгся на его территорию. И действительно, карниз был помечен птичьим пометом,старым и свежим. Вдруг тихий писк.

Я как мог задрал голову, и в ту же секунду сверху обрушилсяклюв. Я чуть не отпрянул. Я мог стать первым ньюйоркцем, погибшим по вине птицыбожьей. Это была голубка, защищающая своих птенцов. Гнездо помещалось под самойкрышей. Мне повезло, при всем желании мамаша не могла дотянуться до моеготемечка.