Я промолчал. После того как Марсия улизнула в аэропорту отагентов Кресснера, она вернулась рейсовым автобусом обратно в город, с темчтобы потом добраться до автовокзала. Так мы решили. При ней было двестидолларов — все мои сбережения. За двести долларов туристский автобус доставиттебя в любую точку страны.

— Вы всегда такой неразговорчивый? — спросил Кресснер снеподдельным интересом. — Марсия посоветовала. Голос его стал жестче:

— Значит, попав в лапы полиции, будете держаться допоследнего. А когда в следующий раз наведаетесь к моей жене, вы застанете тихуюстарушку в кресле-качалке. Об этом вы не подумали? Насколько я понимаю, зашесть унций героина вы можете схлопотать сорок лет.

— Этим вы Марсию не вернете. Он усмехнулся.

— Положеньице, да? С вашего позволения я обрисую ситуацию.Вы и моя жена полюбили друг друга. У вас начался роман… если можно назватьроманом эпизодические ночные свидания в дешевых мотелях. Короче, я потерялжену. Зато заполучил вас. Ну а вы, что называется, угодили в тиски. Я верноизложил суть дела?

— Теперь я понимаю, почему она от вас устала, — сказал я.

К моему удивлению, он расхохотался, даже головазапрокинулась.

— А знаете, вы мне нравитесь. Вы простоваты, мистер Норрис,и замашки у вас бродяги, но, чувствуется, у вас есть сердце. Так утверждалаМарсия. Я, честно говоря, сомневался. Она не очень-то разбирается в людях. Но ввас есть какая-то… искра. Почему я и затеял все это. Марсия, надо полагать,успела рассказать вам, что я люблю заключать пари.

— Да.

Я вдруг понял, чем меня смутила раздвижная дверь встеклянной стене. Вряд ли кому-нибудь могло прийти в голову устроить чаепитиесреди зимы на балконе сорок третьего этажа. Вот и шезлонг стоит в комнате. Аветрозащитный экран почему-то сняли. Почему, спрашивается?

— Я не питаю к жене особых чувств, — произнес Кресснер,аккуратно вставляя в мундштук новую сигарету. — Это ни для кого не секрет. Ивам она наверняка сказала. Да и при вашем… опыте вам наверняка известно, что отхорошей жизни замужние женщины не прыгают в стог сена к заурядному профи помановению ракетки. Но Марсия, эта бледная немочь, эта кривляка, эта ханжа изануда, эта размазня, эта…

— Достаточно, — прервал я его.

Он изобразил на лице улыбку.

— Прошу прощения. Все время забываю, что мы говорим о вашейвозлюбленной. Кстати, уже 8. 16. Нервничаете?

Я пожал плечами.

— Держимся до конца, ну-ну, — сказал он и закурил новуюсигарету. — Вас, вероятно, удивляет, что при всей моей нелюбви к Марсии япочему-то не хочу отпустить ее на…

— Нет, не удивляет. На его лицо набежала тень. — Неудивляет, потому что вы махровый эгоист, собственник и сукин сын. Только у васне отнимают ничего вашего. Даже если это вам больше не нужно.

Он побагровел, потом вдруг расхохотался.

— Один — ноль в вашу пользу, мистер Норрис. Лихо это вы.

Я снова пожал плечами.

— Хочу предложить вам пари, — посерьезнел он. — Выиграете —получите деньги, женщину и свободу. Ну а проиграете — распрощаетесь с жизнью.

Я взглянул на настенные часы. Это получилось непроизвольно.Часы показывали 8. 19.

— Согласен, — сказал я. А что мне оставалось? По крайнеймере выиграю несколько минут. Вдруг придумаю, как выбраться отсюда — с деньгамиили без.

Кресснер снял трубку телефона и набрал номер.

— Тони? Этап второй. Да. Он положил трубку на рычаг.

— Этап второй — это как понимать? — спросил я.

— Через пятнадцать минут я позвоню Тони, он заберет… некийсомнительный груз из багажника вашей машины и подгонит машину к подъезду. Еслия не перезвоню, он свяжется с полицией.

— Страхуетесь?

— Войдите в мое положение, мистер Норрис. На ковре лежит двадцатьтысяч долларов. В этом городе убивают и за двадцать центов.

— В чем заключается спор?

Лицо Кресснера исказила страдальческая гримаса.

— Пари, мистер Норрис, пари. Спорит всякая шушера.Джентльмены заключают пари.

— Как вам будет угодно.

— Отлично. Вы, я заметил, посматривали на мой балкон.

— Нет ветрозащитного экрана.

— Верно. Я велел его снять сегодня утром. Итак, моепредложение: вы проходите по карнизу, огибающему это здание на уровне нашегоэтажа. В случае успеха срываете банк.

— Вы сумасшедший.

— Отчего же? За десять лет, что я живу здесь, я предлагалэто пари шести разным людям. Трое из них, как и вы, были профессиональнымиспортсменами — популярный защитник, -который больше прославился блестящимивыступлениями в телерекламе, чем своей бледной игрой, бейсболист, а такжедовольно известный жокей с баснословными заработками и не менее баснословнымиалиментами. Остальные трое — попроще. Разные профессии, но два общих момента —денежные затруднения и неплохие физические данные. — Он в задумчивостизатянулся и, выпустив дым, продолжал: — Пять раз мое предложение с ходуотвергали. И лишь однажды приняли. Условия — двадцать тысяч против шестимесяцев тюрьмы. Я выиграл. Тот человек глянул вниз с моего балкона и чуть непотерял сознание. — На губах Кресснера появилась брезгливая улыбка. — Внизу, —сказал он, — все кажется таким крошечным. Это его сломало.

— Почему вы считаете, что… Он остановил меня жестом,выражавшим досаду.

— Давайте без этой тягомотины, мистер Норрис. Вы согласитесь,потому что у вас нет выбора. На одной чаше — сорок лет в Сан-Квентине, надругой — свобода. И в качестве легкой приправы — деньги и моя жена. Я человекщедрый.

— Где гарантия, что вы не устроите мне ловушку? Что я пройдупо карнизу, а вы тем временем не позвоните Тони? Он вздохнул:

— У вас мания преследования, мистер Норрис. Я не люблю своюжену. Моя многосложная натура страдает от ее присутствия. Двадцать тысячдолларов для меня не деньги. Я каждую неделю отстегиваю в четыре раза большесвоим людям в полиции. А что касается пари. — Глаза у него заблестели. — Натакое дело никаких денег не жалко.

Я раздумывал, он не торопил с ответом — хороший товар ненуждается в рекламе. Кто я для него? Средней руки игрок, которого в тридцатьшесть лет могли попросить из клуба, если бы не Марсия, нажавшая на кое-какиепружины.

Кроме тенниса, я ничего не умею, да и не так-то простокуда-нибудь устроиться, даже сторожем, когда у тебя за плечами судимость. Идело-то пустяковое, так, детские шалости, но поди объясни это любому боссу.