Он взял руки ее, наклонился и, встряхивая их, сказал:

- Если бы ты почувствовала всю эту мерзость и позорную гниль- ты поняла бы нашу правду, увидала бы, как она велика

Мать поднялась взволнованная, полная желания слить своесердце с сердцем сына в один огонь.

- Подожди, Паша, подожди! - задыхаясь, пробормотала она. - Я- чувствую, - подожди!..

В сенях кто-то громко завозился. Они оба, вздрогнув,взглянули друг на друга.

Дверь отворилась медленно, и в нее грузно вошел Рыбин.

- Вот! - подняв голову и улыбаясь, сказал он. - Нашего Фомутянет ко всему - ко хлебу, к вину, кланяйтесь ему!..

Он был одет в полушубок, залитый дегтем, в лапти, за поясому него торчали черные рукавицы и на голове мохнатая шапка.

- Здоровы ли? Выпустили тебя, Павел? Так. Каково живешь,Ниловна? - Он широко улыбался, показывая белые зубы, голос его звучал мягче,чем раньше, лицо еще гуще заросло бородой.

Мать обрадовалась, подошла к нему, жала его большую, чернуюруку и, вдыхая здоровый, крепкий запах дегтя, говорила:

- Ах, ты… ну, я рада!..

Павел улыбался, разглядывая Рыбина.

- Хорош мужичок!

Медленно раздеваясь, Рыбин говорил:

- Да, опять мужиком заделался, вы в господа помаленькувыходите, а я - назад обращаюсь… вот!

Одергивая пестрядинную рубаху, он прошел в комнату, окинулее внимательным взглядом и заявил:

- Имущества не прибавилось у вас, видать, а книжек большестало, - так! Ну, сказывайте, как дела?

Он сел, широко расставив ноги, уперся в колена ладонямивопросительно ощупывая Павла темными глазами, добродушие улыбаясь, ждал ответа.

- Дела идут бойко! - сказал Павел.

- Пашем да сеем, хвастать не умеем, а урожай соберем сваримбражку, ляжем в лежку - так? - балагурил Рыбин.

- Как вы живете, Михаиле Иваныч? - спросил Павел, садясьпротив него.

- Ничего. Ладно живу. В Едильгееве приостановился, слыхали -Едильгеево? Хорошее село. Две ярмарки в году, жителей! боле двух тысяч, - злойнарод! Земли нет, в уделе арендуют, плохая землишка. Порядился я в батраки кодному мироеду - там их как мух на мертвом теле. Деготь гоним, уголь жгем.Получаю за работу вчетверо меньше, а спину ломаю вдвое больше, чем здесь, -вот! Семеро нас у него, у мироеда. Ничего, - народ все молодой, все тамошние,кроме меня, - грамотные все. Один парень - Ефим, такой ярый, беда!

- Вы что же, беседуете с ними? - спросил Павел оживленно.

- Не молчу. У меня с собой захвачены все здешние листочки -тридцать четыре их. Но я больше Библией действую, там есть что взять, книгатолстая, казенная, синод печатал, верить можно!

Он подмигнул Павлу и, усмехаясь, продолжал:

- Только этого мало. Я к тебе за книжками явился. Мы тутвдвоем, Ефим этот со мной, - деготь возили, ну, дали крюку, заехали к тебе! Тыменя снабди книжками, покуда Ефим не пришел, - ему лишнее много знать…

Мать смотрела на Рыбина, и ей казалось, что вместе спиджаком он снял с себя еще что-то. Стал менее солиден, и глаза у него смотрелихитрее, не так открыто, как раньше.

- Мама, - сказал Павел, - вы сходите, принесите книг. Тамзнают, что дать. Скажете - для деревни.

- Хорошо! - сказала мать. - Вот самовар поспеет - я и схожу.

- И ты по этим делам пошла, Ниловна? - усмехаясь, спросилРыбин. - Так. Охотников до книжек у нас много там. Учитель приохочивает, -говорят, парень хороший, хотя из духовного звания. Учителька тоже есть, верстахв семи. Ну, они запрещенной книгой не действуют, народ казенный, - боятся. Амне требуется запрещенная, острая книга, я под их руку буду подкладывать… Колистановой или поп увидят, что книга-то запрещенная, подумают - учителя сеют! А яв сторонке, до времени, останусь.

И, довольный своей мудростью, он весело оскалил зубы.

«Ишь ты! - подумала мать. - Смотришь медведем, а живешьласой…»

- Как вы думаете, - спросил Павел, - если заподозрятучителей в том, что они запрещенные книги раздают, - посадят в острог за это?

- Посадят, - а что? - спросил Рыбин.

- Вы давали книжки, а - не они! Вам и в острог идти…

- Чудак! - усмехнулся Рыбин, хлопая рукой по колену. - Ктона меня подумает? Простой мужик этаким делом занимается, разве это бывает?Книга - дело господское, им за нее и отвечать…

Мать чувствовала, что Павел не понимает Рыбина, и видела,что он прищурил глаза, - значит, сердится. Она осторожно и мягко сказала:

- Михаил Иванович так хочет, чтобы он дело делал, а нарасправу за него другие шли…

- Вот! - сказал Рыбин, гладя бороду. - До времени.

- Мама! - сухо окликнул Павел. - Если кто-нибудь из наших,Андрей, примерно, сделает что-нибудь под мою руку, а меня в тюрьму посадят - тычто скажешь?

Мать вздрогнула, недоуменно взглянула на сына и сказала,отрицательно качая головой:

- Разве можно против товарища так поступить?

- Ага-а! - протянул Рыбин. - Понял я тебя, Павел! Насмешливоподмигнув, он обратился к матери:

- Тут, мать, дело тонкое.

И снова, поучительно, к Павлу:

- Зелено ты думаешь, брат! В тайном деле - чести нет.Рассуди: первое, в тюрьму посадят прежде того парня, у которого книгу найдут, ане учителей - раз. Второе, хотя учителя дают и разрешенную книгу, но суть в нейта же, что и в запрещенной, только слова другие, правды меньше - два. Значит,они того же хотят, что и я, только идут проселком, а я большой дорогой, - передначальством же мы одинаково виноваты, верно? А третье, мне, брат, до них деланет, - пеший конному не товарищ. Против мужика я так, может, и не захочусделать. А они - один попович, другая - помещикова дочь, - зачем им надо народподнять - я не знаю. Их господские мысли мне, мужику, неведомы. Что сам я делаю- я знаю, а чего они хотят - это мне неизвестно. Тысячу пет люди аккуратногосподами были, с мужика шкуру драли, а вдруг - проснулись и давай мужику глазапротирать. Я, брат, до сказок не охотник, а это - вроде сказки. От меня всякиегоспода далеко. Едешь зимой полем, впереди что-то живое мельтешит, а что оно?Волк, лиса или просто собака - не вижу! Далеко. Мать взглянула на сына. Лицо унего было грустное. А глаза Рыбина блестели темным блеском, он смотрел на Павласамодовольно и, возбужденно расчесывая пальцами бороду, говорил:

- Любезничать мне время нет. Жизнь смотрит строго; на псарне- но в овчарне, всякая стая по-своему лает…

- Есть господа, - заговорила мать, вспомнив знакомые лица. -которые убивают себя за народ, всю жизнь в тюрьмах мучаются…