глупую бабу! Пусто мне!.. – она попыталась было подняться, распахнув объятия, но в бессилии осела на диване. – Господи! Как тогда твоё сердце выдержало? Теперь на твоём месте я…

На Пашку накатила безудержная жалость к той, которая ещё совсем недавно была его женой и доставила ему столько боли!..

Он не успел осознать, как это получилось. Просто наклонился, взял её шершавую, некогда такую родную ладонь, перевернул, как это делал раньше много раз, и поцеловал в грубую твердь мозолей.

– Прости и ты меня…

Дверь открылась. С кастрюлей в руках появилась Света. Она всё видела…

Ни одна мышца не дёрнулась на её лице. Света только спросила:

– Валя! Ужинать с нами будешь?

Та отрицательно мотнула головой.

– Спать, спа-ать… Завтра в воздух. А так хочется вниз…

Глава тридцать первая

Захарычу не спалось. Последнее время одолевали боли в суставах. Особенно болели кисти рук. Шить цыганской иглой чепраки, сбруи с оголовьями, дырявить шилом толстую сыромятную кожу, плести арапники и выполнять работу, где нужно было предельно напрягать пальцы становилось с каждым днём всё труднее и труднее. Пашка с Венькой приносили какие-то экзотические мази, Света варила целебные снадобья, но всё это мало помогало. Разве могут накопившуюся усталость и преклонные года победить какие-то там натирки! Что тут попишешь…

Захарыч решил пройтись по уснувшему цирку, как он это делал не раз. Варька было засобиралась за ним.

– Куда, полуночница? А охранять кто будет? До́ма!..

Собака послушно улеглась на старый чепрак, служивший Варьке уютным местом вот уже столько лет. Она вильнула хвостом вслед Захарычу и тихо ласково рыкнула, мол, если что, я тут – зови!..

В этом цирке, как ни в каком другом, по ночам за кулисами и на манеже была темень, как в желудке у зулусов. Кто такие зулусы и почему у них в желудках так темно, Захарыч не знал, но само вычурное выражение ему нравилось.

– Всё экономим! И именно на своих желудках! Ноги тут поломаешь, голову свернёшь! Зря фонарь не взял! – ворчал старик, едва видя дорогу. За кулисами под потолком сиротливо горела одинокая лампочка неизвестной мощности. Она, запылённая временем, из последних сил напрягала свои вольфрамовые жилы, желая побыстрее сдохнуть, чем так жить в кромешной тьме…

Захарыч решил пройтись по кругу через фойе первого этажа. Сквозь стеклянные витрины со стороны улицы свет немного попадал внутрь ночного цирка. Он рождал видения и миражи. Причудливые ломаные тени-призраки пугали нагромождением буфетных стоек, а полуарки гардеробов для зрителей – рогатыми крючками вешалок…

Вдруг Захарыч увидел, как сквозь щель плохо прикрытой шторы бокового прохода что-то сверкнуло на манеже. Там в этот час должно быть темнее тёмного. Он шагнул в ту сторону. Сначала приоткрыл штору, а потом от неожиданности рот. «Это ещё что такое?!.. Ша́баш!..»

В центре манежа в белой ночной сорочке до пят с распущенными волосами стояла женщина. Вокруг неё магическим огненным кругом горели несколько десятков плоских свечей. Жаркие язычки шевелились в такт движениям ворожеи. Она что-то шептала, негромко вскрикивала, задирая голову вверх. По четырём сторонам света она разбрызгивала воду и сыпала что-то белое – в идимо, крупную соль. Под полупрозрачной тканью одежды, на просвет, угадывалось обнажённое молодое тело. В её широко открытых глазах маленькими пожарами вспыхивали отражения её желаний и надежд. Она прижала в отчаянии руки к груди и замерла, глядя вверх, в беспросветное никуда…

– Валентина!.. – В очередной раз ахнул старик. Он перекрестился сам и перекрестил её.

Захарыч подошёл к барьеру манежа.

– Остановись, дочка! Брось это дело!

Валентина вздрогнула, испуганно замерла. Услышав знакомый голос и увидев очертания с детства близкого ей человека, безвольно опустила руки, уронила восхитительно красивую голову на грудь.

Захарыч с трудом переступил барьер, вошёл в освещённый круг. В руке девушки была зажата фотография улыбающегося Пашки. Валентина прильнула к Захарычу, как потерявшийся ребёнок прижимается к отыскавшейся вдруг маме. Её тело сотрясали неслышные рыдания. Они, как бурная вода, готовы были снести плотину усилий её воли. Ещё мгновение, и она не выдержит, сорвётся в штопор, заголосит, как это делали в лихую годину все бабы на Руси.

– Люблю его! Люблю-у-у!.. – захлёбывалась она собственными словами. – Только его! Единственного! Что мне делать?.. Я схожу с ума!..

– Послушай, Валентина! Посмотри вверх! Над нашими головами цирковой купол. Он очень похож на купол церковный. Значит, здесь не должно быть места всякой нечисти! Мы с тобой тут, как на ладони у Господа! Не спрячешься! Тут как на исповеди – если и соврёшь, то разве что самому себе… К нему надо обращаться! – Захарыч показал пальцем в купол. – А не к темноте!.. Я был свидетелем, как тебя, малютку, крестили! В купель окунали!.. Что же ты творишь, душа твоя заблудшая! Сердцем нужно приворот делать, а не колдовствами всякими. Возьми у меня в шорной веник, размети эту гадость! Не губи свою душу окончательно…

– Дядя Захарыч! Мне жить нечем! Дышать! Моей опорой всегда был воздух! Он меня больше не держит! Я ни одного трюка не могу сделать в последнее время – лечу вниз, в сетку! Всё жду, когда пролечу мимо, чтобы это наконец закончилось раз и навсегда!..

– Ты о чём, девочка!.. Ты же – воздушная гимнастка! Вслушайся – воздушная! Не в воздухе суть этого слова, в – Душе!.. Ты к богу ближе, как никто! Опору ищи в вере! В любви! Только на них душа может опереться!

– Так любви у меня, как раз, и нет! Потеряла! Прокакала…

– Тебе лет-то всего – дитя! Всё ещё будет! Один хороший человек сказал: «Не под пустым небом живём!..» Там всё видят… Мы тут все живём под куполом небес… Пойдём, дочка! Нечего тут делать. Забирай одежду, накинь что-нибудь на себя, не май месяц…

Захарыч повёл Валентину в свою шорную. Варька, увидев Валентину, вильнула хвостом. Они знали друг друга много лет. В причудах людских дел Варька не разбиралась, но собачьим сердцем чувствовала, что к её Захарычу и Пашке эта девушка имеет отношение самое что ни на есть близкое, родственное, а значит – своя!..

– В гостиницу не ходи – ночь на дворе. Ложись вот на мой сундук. Не «Метрополь», конечно, не «Астория» – немного жестковато, но до утра продержишься. Дух тут ядрёный – сыромятиной пахнет. Ну ты цирковая, из опилок, для тебя это, что твоя «Шанель». Дверь не прикрывай, свежий воздух будет постоянно. А я на «сеновал» к своим лошадкам под бочок. На вот на сон грядущий чаёк тебе и сухари. Пашка к ним