Келлер мрачно ждала, будучи уверенной, что воспоминаниявновь пробудят в нем отвращение. Но не дождалась.

Вместо отвращения возникло неудержимое влечение, которое онедва сдерживал. Гален опять радостно рассмеялся:

Келлер, я отдернул руку не потому, что мне было неприятно. Ясделал это потому, что… — Он умолк, потом смущенно выпалил: — Мне простохотелось приласкать тебя!

Приласкать?

Твоя шерсть оказалась такой мягкой, прикасаться к ней былоприятно, как к бархату. И мне хотелось… провести по ней ладонью — вот так. —Он провел ладонью вверх и вниз по ее спине. — Я ничего не мог с собойподелать. Но я понимал, что это опасно, что ты можешь броситься на меня, вот иотдернул руку. — Он смущенно умолк, но тут же засмеялся. — А теперьобъясни, чего ты стыдишься.

Келлер стало жарко, она не сомневалась, что ее лицо пылает.Хорошо, что Гален его не видит. Жаль, что ей никогда не удастся признаться ему:она была бы очень рада, если бы он приласкал ее…

«В конце концов, я ведь кошка», — вспомнила она и опятьудивилась, услышав его смешок.

«Значит, при таком тесном контакте ничего нельзяутаить», — догадалась Келлер.

Чтобы скрыть смущение, она заговорила вслух:

— Я стыжусь того, что случилось в те времена, когда яжила в первой семье, куда отдал меня Рассветный Круг. Тогда я подолгуоставалась наполовину пантерой, наполовину ребенком. Так мне было проще, а моиприемные родители не возражали.

Я тоже не был бы против, — отозвался Гален. — Втаком виде ты прекрасна.

— Однажды, когда я сидела на коленях у моей приемнойматери, а она расчесывала мои волосы, меня вдруг что-то испугало — какой-то шумна улице, может, автомобильный гудок. Я сорвалась с места и спряталась подстол.

Келлер сделала паузу, чтобы перевести дыхание. Онапочувствовала, как Гален крепче обнял ее.

— А потом… приемная мать пыталась меня успокоить. Но яне могла думать ни о чем, кроме опасности, мне было очень, очень страшно. И янабросилась на нее, выпустив когти, — в то время я могла выпускать ивтягивать их, — и была готова сделать что угодно, лишь бы удрать…

Она снова замолчала. Воспоминания были слишком мучительными.

— Ее пришлось отвезти в больницу. Не помню, сколькошвов наложили на ее лицо. Зато мне отчетливо запомнилось, как меня отдали вдругую семью. Я не виню первых приемных родителей, отказавшихся от меня. Мневсегда хотелось попросить у той женщины прощения.

Келлер умолкла, будто израсходовала все силы. Слышалось лишьдыхание Галена, и почему-то эти размеренные звуки успокаивали ее.

Наконец он тихо спросил:

— И это все?

Келлер вздрогнула, подняла голову и удивленно переспросила:

— А разве этого мало?

— Келлер… ты ведь была ребенком. И никому не хотелазла. Просто произошел несчастный случай. Ты напрасно винишь себя.

— Нет, не напрасно. Если бы я не поддалась инстинктам…

— Но это же нелепо. Обычные дети постоянно делаютглупости. Ты станешь винить трехлетнего малыша, упавшего в бассейн, за то, чтовзрослый человек утонул, спасая его?

Келлер доверчиво положила голову ему на плечо:

— Конечно, не стану.

— Тогда почему ты упрекаешь себя за то, в чем нет твоейвины?

Келлер не ответила, но ей показалось, будто с ее плечсвалилась тяжкая ноша. Гален не винит ее. Может, он прав? Келлер всегда раскаивалась,всегда помнила о случившемся, но, выходит, ей нечего стыдиться.

Она покрепче обняла его.

Спасибо тебе, — произнесла она мысленно.

О, Келлер… Ты замечательная! Ты… само совершенство.

Несколько минут Келлер молчала, а потом мысленно обратилась клюбимому:

Гален, когда придет время, выбери облик какого-нибудьдоброго животного.

А я думал, ты считаешь, что каждый оборотень должен бытьвоином, — откликнулся он еле слышно.

Некоторым это ни к чему.

И она растворилась в его объятиях.

Целую вечность они точно купались в мягком, золотистомсиянии. Оно окружало их, проникало в них, объединяло. Иногда Келлер не моглаотличить мысли Галена от собственных.

Знаешь, я часто пишу стихи, — признался он. — Вернее,пытаюсь писать. Моим родителям это не по душе, они даже стыдятся. Вместо тогочтобы стать хорошим охотником, их сын сочиняет какую-то чушь.

Я часто вижу один страшный сон, — рассказывалаКеллер. — Я стою на берегу океана, вижу волну высотой в сотню футов, знаю,что она приближается и что мне ни за что не спастись. Ведь тебе известно, чтовсе кошки боятся воды. Наверное, в этом все дело.

А я постоянно думаю о том, каким животным быть забавнеевсего. И всегда выбираю какую-нибудь птицу. Ничто не сравнится с умениемлетать!

Мне всегда приходилось скрывать от приемных матерей, как мненравится точить когти. Я считала себя очень хитрой, потому что пряталаразодранные мною чулки. Но однажды я не удержалась и разорвала шторы, и об этомузнали все.

Разговор продолжался бесконечно. Келлер увлеклась им, тихорадуясь близости Галена и тому, что ей незачем прятаться, притворяться илизащищаться. Она впервые поняла, как приятно быть самой собой.

Гален знает, кто она, он принимает ее такой, какая она есть.Полностью. И он любит ее, восхищается ее красотой, и ему близка ее душа.

Их нежная взаимная любовь потрясла Келлер.

Ей хотелось, чтобы так продолжалось вечно.

Но им уготована другая судьба. Грядет событие, о которомсейчас не хотелось думать. И все же мысли о нем прорывались сквозь теплоесияние, окружавшее их.

Мир… Кроме них, существует еще целый мир. И этот мир вопасности! Забывать об этом нельзя.

Гален…

Да, я помню.

Очень медленно и неохотно Гален выпрямился, отстранил ее. Ноубрать руки с ее плеч он не смог. Они долго стояли, глядя друг другу в глаза.

Как ни странно, телепатический контакт при этом непрервался. Они по-прежнему читали мысли друг друга, видели их отражение вглазах.

Больше такое никогда не повторится, — сказала Келлер.

Знаю. — Он прекрасно понимал, что сейчас, сию минуту всеизменится.

Нам нельзя больше говорить об этом, нельзя даже оставатьсявдвоем. Это несправедливо по отношению к Илиане. Мы попытаемся забыть другдруга и продолжать жить.

Знаю, — повторил Гален. Келлер удивлялась его смирению, покане обнаружила, что на его глаза навернулись слезы. — Келлер, это я во всемвиноват. Если бы я не был принцем Первого Дома…