Глэдис прихлопнула рот ладонью, забыв, что в руке у неекувшин. Тот что есть мочи загрохотал по не прикрытому ковром полу. С испугуГлэдис выронила второй кувшин, потом подхватила оба и пустилась прочь, так и неодев и даже не причесав Марину – благо та никогда не имела горничной и самаумела обиходить себя как надо.

«Ишь, коза пугливая!» – осерчала было Марина, ногневаться-то уже было не на кого.

– Эй! А где мне найти ее, леди Джессику?

– В оранжерее-е! – донесся слабый отзыв из коридора, иМарина невольно улыбнулась: это слово мгновенно привело ее в хорошеенастроение.

У них в имении на окраине сада стояла оранжерея, и матушка,пока была жива, все свободное время проводила среди своих диковинных цветов.Конечно, потом, когда приехали дядя с теткой, все захирело и многие диковинныезаморские растения померзли: стекла же побили, а новых не вставили. Маринахотела бы все восстановить, да ей не давали тратить денег. Тем дело икончилось, однако красивое слово с тех пор воскрешало в памяти Марины милоелицо матушки, ее ловкие руки, перепачканные землей, а рядом – какое-нибудьрозовато-золотистое, лиловое или белое чудо невероятной формы и запаха,именуемое ирисом, тюльпаном, розою, – сказочной красоты! Любопытно, чторазводит Джессика?

Марина торопливо закончила свой туалет и побежала искатьоранжерею.

* * *

Если она ожидала ощутить влажную жару и увидеть буйныезаросли тропической растительности и клумбы редкостных цветов, то ее постиглоразочарование: в стеклянном домике было едва теплее, чем на улице, а небольшиегрядочки поросли какой-то скудной травой. Впрочем, Джессика разглядываланевзрачные ростки так пристально, что не сразу заметила Марину, однако потомодарила ее приветливой улыбкой.

– Хорошо ли спали? – спросила она не чинясь, и Маринаоблегченно вздохнула: английская чопорность ее пугала.

– Да разве на новом месте уснешь? – пожала плечамиМарина. – И потом, эти коридоры… Вы ничего не слышали? Никакого шума?

– Моя комната в старом крыле, где башни, – Джессикакивком указала куда-то в сторону. – Туда доносится шум речных перекатов,долетает ветер с моря. Я люблю ветер! А что, кстати сказать, я должна быласлышать ночью? – лукаво подняла она брови. – Неужели к вам заглянулапознакомиться леди Элинор? Или, не дай бог, постучалась деревянная нога счерным котом?

– Кота я видела, – угрюмо ответила Марина, снеудовольствием вспоминая, где и когда. – Только не черного, а белого.

– О, да это Макбет, – улыбнулась Джессика. – Онвполне живой и гораздо более противный, чем любое из привидений… которых,кстати сказать, и не существует вовсе.

– Не существует? – вытаращила глаза Марина.

– Ну, ну… – укоризненно покачала головой Джессика. – Нестанете же вы уверять, будто поверили бредням бедняжки Урсулы! Конечно, и ледиЭлинор, и лорд с деревянной ногой, и его черный кот, и злополучный поэт,который бросается в окно башни, – просто милые фамильные предания.Особенно поэт. Это я знаю доподлинно!

– Как так? – растерялась Марина.

– Очень просто. Ведь я живу в той самой комнате, которуюнекогда занимал рыцарь, застреленный своим легкомысленным братцем. Разумеется,от седой древности там уже не осталось и следа, но именно ко мне должен был бывбегать несчастный призрак, именно в мое окошко кидаться!

– И… что? – с волнением спросила Марина. – Никтоне вбегал?

– За кого вы меня принимаете? – Джессика изобразилаоскорбленную мину. – В спальне порядочной девицы – мужчина, хоть ипризрак?! – Тут же она не выдержала гримасы и засмеялась, а Марина вместес ней.

Сегодня Джессика нравилась ей гораздо больше, чем вчера днем– трагически рыдающая на груди Десмонда, или вечером – с этим еепрезрительно-испытующим взглядом. Сейчас Джессика смотрела весело, одета была впростенькое черное платьице, и, хоть по-прежнему выглядела очень хорошенькой,ничто в ней не напоминало о роковой, опасной красоте, так поразившей Марину. И,похоже, Марина ей тоже нравилась, она с удовольствием оставила свое занятие и,чудилось, рада была поболтать. Пожалуй, ее можно спросить о многом, что такинтересует Марину. Но как бы к этому половчее подступиться?..

– А что здесь вырастет? – спросила Марина, осторожнокоснувшись стебелька, окруженного снизу волнистыми листочками.

– Это примула. В лесу она появится еще не скоро, под Пасху.Есть даже примета – девушка, которая первой найдет на Пасху расцветшую примулу,раньше всех выйдет замуж. Но я выращиваю примулы не для цветов, а для еды.

– Есть цветы? – пробормотала Марина. – Вы имеете ввиду, делать снадобья?

– Нет, почему? Для этого есть особые травы. Но я страдаю отнашей тяжелой пищи – вы, как мне показалось вчера, тоже. Однако сегодня неопаздывайте к ужину: вместо салата у нас будут молодые листья примулы, а еекорни, имеющие приятный анисовый вкус, заменят пряности. Надеюсь, это придетсявам по вкусу.

– Спасибо, – шепнула Марина. – Мне очень приятно,правда. Я никогда не думала, чтоб ради меня…

– Нет, дорогая! – улыбнулась Джессика. – Я ужаснаяэгоистка и все делаю ради себя, а потому в свободное время охотно отдаюсьнезатейливым радостям садоводства.

– И это все примулы? – Марина обвела рукойгрядки. – Хотя нет, здесь ростки другие.

– Конечно, другие. Видите ли, Марион, я не люблю примулы.Эти цветы – деревенские простушки, желания которых сводятся к одному: всемнравиться! Впрочем, таковы и другие цветы. И только один цветок всецело занятлишь собой, своей красотой. Это существо самодостаточное. Ему все равно, чтодумают о нем люди, он любит себя одного. Угадали?

Марина пожала плечами:

– Не знаю. Может быть, тюльпан?

– Ну! – недовольно сморщилась Джессика. – Тюльпансамодовольный болван! Я говорю о нарциссе.

– Нарциссы у нас не растут, – вздохнула с сожалениемМарина. – Увы! Но если судить по названию… он назван в честь того самогоНарцисса?

– В честь того самого, – кивнула Джессика. –Значит, вы читали Овидия? Это прекрасно… Не зря научное название этого цветка –Narcissus poeticus, нарцисс поэтический, потому что разве только роза была такмного воспета поэтами всех стран. И не одними поэтами! Мусульмане уверяют, будтопророк Магомет сказал про него: у кого два хлеба, тот пусть продаст один, чтобыкупить нарцисс, ибо хлеб – пища для тела, а нарцисс – пища для души. Персидскийже царь Кир прозвал его созданьем красоты – бессмертною усладой.