все стихает, и мужской голос говорит: — Передаю трубку… — Сесиль не успевает сказать приготовленную фразу, извиниться за свой звонок, спросить о Жане, ее прерывают торопливо произнесенные слова: — Повесьте трубку, здесь полиция…

Тишина. Алло! Алло! Но трубку уже повесили. Полиция у Гайяров? Почему же это? Впрочем, ничего удивительного. Теперь и шагу нельзя ступить, чтобы не наткнуться на полицию. Сесиль озадаченно смотрит на телефонный аппарат, — он молчит, молчит, как мертвый… Что ей надо сделать?.. Разве это ее касается? Полиция… Боже мой, да ведь Ивонна — сестра Жана! Все мешается в голове у Сесиль. Но действия опережают мысли. Сама того не замечая, Сесиль подходит к зеркалу и надевает шляпку. Бессмысленно идти туда… Ивонна сказала: «Повесьте трубку», но что это значило? Она запрещала Сесиль вмешиваться или нет? Ивонна коммунистка, в этом не может быть ни малейшего сомнения. Иначе зачем бы к ней явилась полиция? Сесиль находится в той самой комнате, где Фред лежал на полу в луже крови. Здесь тоже побывала полиция. Но что тут общего? Гайяры безусловно порядочные люди.

Машина стоит в гараже, однако гараж в двух шагах от дома. Сегодня прекрасная погода. И вдруг у Сесиль защемило сердце: Ивонна — сестра Жана… и этот новый декрет… смертная казнь…

XV

Корпусная разведгруппа капитана де Бреа вернулась обратно. В 1-й и 7-й армиях состояние боевой тревоги отменено. С неделю отряд простоял у реки Лис на расстоянии ружейного выстрела от границы, имея соседями английские части. Его зачислили на довольствие в пехотный батальон, расквартированный в Ньеппе, напротив Армантьера; батальоном командовал капитан запаса, встрече с которым Бреа обрадовался от души: — Орельен! Выходит, дорогой мой, мы с вами попали в первые ряды, как раз к самому началу драки. Ну, каково ваше впечатление? Как настроены ваши люди? — Капитан Лертилуа заявил, что люди настроены превосходно. В основном все молодежь. Орлы! Правда, те, кто постарше, возможно; не так уж рвутся в бой… Целую неделю Бреа и Орельен Лертилуа провели вместе. В отличие от Орельена, Бреа был разочарован, что не попал в Норвегию; он так надеялся, что туда пошлют если не всю 7-ю армию, то хоть часть ее. А ничего не вышло! Одним словом, Бреа рассуждал, как кадровый офицер. Кроме того, он человек бездетный, а у Орельена — дети… Бреа твердил, что совершенно напрасно норвежскую операцию доверили англичанам, они загубят все дело. В этом вопросе Орельен охотно соглашался с Бреа. Сам он только что отправил семью вглубь страны, опасаясь, что здесь будет неспокойно. Официально считалось, что жена Орельена живет в Лилле, а иногда наезжает в Ньепп; таким образом, у него был вполне благовидный предлог для свиданий с женой, — он отправлялся в Лилль будто бы для того, чтобы посетить свою фабрику «Дебре–Лертилуа. Полотно, холсты, коленкор». Однако англичане чинили Орельену всяческие препятствия при переправе через Лис и страшно ему надоели.

Итак, кавалерия вернулась на берег моря. Ученья производились в дюнах между Розендалем и Лефренкуком. Здесь-то Гильом Валье получил письмо. Он считал и пересчитывал дни и недели по пальцам, и всякий раз получалось, что великое семейное событие произойдет в последних числах апреля, и вдруг ему начинало казаться, что он ошибся. Но вот теперь свершилось! Мишлина писала, что к ней приходила мать и уговорила ее на время родов поселиться у стариков; однако из письма неясно было, наладились у нее отношения с родителями или нет. Конечно, Гильом предпочел бы, чтобы Мишлина, как и все прочие, рожала в больнице, тем более, что он не забыл о политических воззрениях тестя; но, с другой стороны, Мишлина еще так молода, и мамаша Робишон — женщина не злая. Старуха и настой сварит, и маленького понянчит. Воображаю, как она теперь хлопочет… Впрочем, Мишлина не зря поддалась уговорам матери. Она не написала Гильому, что получила указание переехать из четырнадцатого округа, — там было неспокойно, снова начались аресты.

А тут еще одна удача — опять ввели отпуска. Кавалеристы не пожелали так просто расстаться с Гильомом, — по такому случаю полагается, друг, выпить. Как обычно, Гильом приглянулся соседней фермерше, у которой они покупали яйца. Славные люди эти фермеры; у них и устроили пирушку. Солдат собралось человек семь или восемь и отпраздновали событие на славу. За здоровье твоего сынка, Гильом… Как ты его назовешь? Но Гильом делал вид, что гораздо больше интересуется своим конем, чем новорожденным сыном: в чьи-то руки попадет мой коняга!

Однако всю дорогу в Париж Гильом был полон огромной, бьющей через край радости, ему хотелось кричать, прыгать, кувыркаться — ведь у него сын, сы-ын!.. Последнее время он ходил мрачнее тучи, отовсюду шли только худые вести… аресты товарищей… закон Сероля… И вдруг в этот густой мрак врывается солнечный луч, само солнце. Мишлина, маленькая ты моя, куколка! Он вслух смеялся своим мыслям. А вдруг он станет эгоистом? Забудет все на свете? Нет! Тут было другое! Только теперь он всем сердцем усвоил великий урок жизни — он знал, что вопреки всему, вопреки разной сволочи, жизнь продолжается, она повсюду… Нет, не зря мы боремся. Единственно, о чем жалел Гильом в теперешней своей жизни, — а в ней были свои радости: добрые кони, жизнь на вольном воздухе, славные жители Севера, их песни, — единственно, о чем жалел Гильом, это — что он выбыл из строя, верно, там, в Париже, сейчас большие дела делаются, товарищи научились обводить полицию вокруг пальца. Валье все старался представить себе ту таинственную работу, о которой шушукались солдаты, наслушавшись отпускников… Когда приятели спросили Гильома, как он назовет своего сына, он ничего им не ответил. Мишлина хотела назвать первенца в честь мужа, чтобы у нее был свой собственный маленький Гильом, как она говорила. Но большой Гильом имел на сей счет свои соображения. Да, да, свои соображения. У него сын! Он засмеялся. Это вопрос решенный: сына он назовет Морисом.

Поезд был забит отпускниками. Стало быть, дурацкая война все еще продолжается. Глупо, но при каждом передвижении войск люди попадаются на удочку. — Они это нарочно делают, чтобы нас отвлечь, — сказал невысокий плотный артиллерист, ехавший с Валье в одном отделении. — А то мы, чего доброго, вдруг начнем мозгами шевелить! — Гильом поглядел на артиллериста и подумал: вот ты, оказывается, каков! И так как он был в смешливом настроении, то звонко расхохотался. Артиллерист смутился. Надо же ему