Получив кавалерийский корпус из трех дивизий, Новиков, конечно, не мог одновременно оставаться во главе своей 14-й, и в командование ею вступил генерал-лейтенант Эрдели Иван Георгиевич, состоявший перед тем генерал-квартирмейстером 9-й армии Лечицкого.

На войне генерал Эрдели дослужился до командующего армией; вместе с Деникиным был арестован в Быхове; после Корниловского восстания бежал оттуда на Кавказ, где провел всю Гражданскую войну, а в эмиграции до самой смерти ездил шофером такси[107].

В середине августа прибыл из Петербурга выздоровевший полковник Вестфалей и явился к Новикову. Естественно, что, будучи старше меня на два года в чине и на десять лет по возрасту, Вестфалей должен был сменить меня, а я – занять свою должность в штабе 14-й кавалерийской дивизии. Новиков, с которым мы дружно спелись и так удачно воевали, не знал, что делать: он ни за что не хотел расставаться со мной. Вестфалей это понял и очень тактично заявил, что предпочитает принять свой штаб дивизии с капитаном Шапошниковым.

На том и порешили. Я остался у Новикова исполняющим обязанности начальника штаба корпуса, с правами начальника дивизии, что предусматривалось законом.

В начале 1915 года Вестфалей получил в командование 14-й гусарский Митавский полк. Не помню, когда и где на полк этот выпала ответственная задача атаковать немецкую пехоту, угрожавшую обходом. Вестфалей, не колеблясь, развернул свой полк в боевой порядок для конной атаки и во главе эскадронов повел наступление. Митавцы понесли колоссальные потери, сам Вестфалей и многие офицеры были убиты. Но эта безумная атака все же задержала на некоторое время продвижение немцев.

Шапошникова в штабе корпуса сменил прибывший вместе с генералом Эрдели артиллерист, очень способный, штабс-капитан Мельчаков, окончивший академию в 1914 году. Мы дружно с ним работали до моего отъезда на другую должность.

Сандомир

Одним из самых значительных подвигов кавалерии Новикова за всю войну было взятие укрепленной австрийской позиции с крепостью Сандомир на реке Висле.

Дабы войти в прямую связь с армиями Юго-Западного фронта, разбившими австрийцев и вступившими в Галицию, конный корпус должен был перейти Сан, защищенный крепостью Сандомир, с крепостной артиллерией и гарнизоном силой в несколько полков ландштурма.

Лечицкий, командующий 9-й армией, отдал приказ: «Коннице Новикова взять Сандомир, перейти реку Сан и вступить в пределы Австрии, для совместных действий на новом театре войны».

Помимо трех кавалерийских дивизий Новикову были приданы 18-я артиллерийская бригада в полном составе и 72-й пехотный Тульский полк.

Я предложил план атаки: вся артиллерия с вечера начнет бомбардировку Сандомира, Тульский полк ночью, внезапной атакой войдет в Сандомир с востока, спешенные эскадроны трех кавалерийских дивизий – 12 полков – атакуют с юга, прямо в лоб.

Накануне этой памятной операции, помню, мы сидели на траве, верстах в шести от Сандомира: Новиков, я, Роженко, командир Малороссийского драгунского полка полковник Сенча – и обсуждали план атаки.

Новиков колебался, Сенча его поддерживал.

– Атака конницей укрепленной позиции, да еще крепости, совершенная нелепость. Мы только понесем напрасные потери, – говорит Новиков.

Сенча поддакивает. Я настаиваю.

Спор продолжается, и Новиков заявляет:

– Нет, я не могу пустить конницу на убой и диспозиции не подпишу.

– Хорошо, – отвечаю я. – В таком случае по предоставленному мне праву, я немедленно об этом сообщу начальнику штаба армии и выскажу свое мнение.

Этого было достаточно, чтобы мой командир корпуса сдался.

Атака состоялась. Сандомир был взят со всеми своими пушками; австрийцы бежали, не успев спалить деревянный мост. Пострадали в ночной атаке, главным образом, тульцы: у них был убит командир полка, несколько офицеров и 800 солдат, но они и решили участь боя.

Кавалерия понесла ничтожные потери.

Новиков не верил своим глазам, когда утром мы вступили в город, саперы тушили и исправляли мост.

К вечеру весь конный корпус перешел на правый берег Вислы.

Получив через несколько дней в награду генерал-лейтенантский чин, утверждение в должности и Георгия 4-й степени, Новиков отвел меня в сторону, расцеловал и со слезами на глазах растроганным голосом произнес:

– Этот Георгиевский крест следовало бы дать тебе.

Но и меня не забыли, пожаловав Владимиром 3-й степени, с мечами, на шею. У Новикова хватило благородства аттестовать работу своего штаба перед высшим начальством.

Когда однажды командующий армией высказал Новикову благодарность за действия корпуса, то он, недолго думая, ответил, показывая на меня и на Мельчакова:

– Этим, ваше высокопревосходительство, я очень обязан моему штабу.

В сентябре 1914 года, когда на французском фронте операции приняли затяжной, позиционный характер, немцы сочли возможным поддержать разбитых австрийцев, двинув целую арию на Варшавский театр.

Кавалерия Новикова тотчас же была переброшена через Варшаву в этот район, усиленная еще двумя казачьими дивизиями, 3-й и 5-й, и бригадой уральских казаков под начальством Кауфмана-Туркестанского, сына завоевателя Туркестана. 20 тысяч коней под управлением одного начальника – такое соединение действовало недолго и затем уже ни разу не собиралось в течение всей Первой мировой войны.

Явилось немало охотников занять место начальника штаба в 1-м кавалерийском корпусе. Несмотря на все мои заслуги и награды, я, в сущности, не мог рассчитывать на утверждение в генеральской должности, не пройдя ценза командования полком. В пришедшей через два года революции с этим не считались, законы были не писаны, и на высокие посты попадали, вместе с очень способными офицерами, молодые мальчишки, недавно выпущенные из академии.

В октябре немцы произвели на Варшавском театре довольно смелый маневр. Оттянув свои войска к границе после удачных для нашего командования боев впереди Варшавы, они сосредоточили значительные силы в районе Торна[108] и сильную конницу к западу от Калиша.

Маневр германцев ускользнул от разведки Ставки и штаба Западного фронта. А в армии генерала Шейдемана, перешедшего в Лодзь, считалось, что они разбиты и спешно отступают.

Конный корпус Новикова, войдя в состав этой армии, был сосредоточен на фронте около 20 верст по реке Варте, находясь в армейском резерве.

Однако дальняя разведка, организованная моим штабом, доносила о сосредоточении крупных сил противника в районе Вислы, к югу от Торна.

20 октября из штаба 2-й армии была получена телеграмма:

«Начальнику штаба 1-го кавалерийского корпуса немедленно прибыть для получения приказа».

Приезжаю на немецком «мерседесе» – трофее 14-й кавалерийской дивизии – в Лодзь, узнаю, что штаб командующего расположился в лучшей гостинице города. Меня вводят в кабинет начальника штаба.

И кого же я вижу?

Моего милейшего Владимира Александровича Чагина, уже в роли начальника штаба армии.

Он дружески жмет мне руку и тотчас хвастает, показывая, как живет.

Усаживает, угощает сигарой, затем ведет в свою спальную комнату и в ванную со всеми удобствами.

– Видали что-либо подобное? Это вам не моя жалкая комната на Лукишках в Вильно, у Ренненкампфа.

Выражаю неподдельное восхищение и, наконец, спрашиваю:

– А как же немцы?

– Немцы? Здорово им попало, бегут. Пойдем к командующему,