— Ладно тебе, командир, — примирительным тономсказал Корнеев. — Я немой и убогий Альберт… Кстати, почему я не могуразговаривать? От рождения?

— Зачем тебе знать эту трагическую историю? —махнула рукой Лайма. — Я сказала им, что в детстве у тебя была психическаятравма. Главное, помалкивай, раз уж ты рассекретился. Неудачно получилось. Дляпсиха ты слишком красив. И глаза у тебя умные. Хорошо, что гости застали тебяхотя бы в тот момент, когда ты ушел в творческое пике. А не пробегающего ксвоему подвалу с куском сыра в зубах.

Лайма долго собиралась на вечеринку. Она выбрала простоельняное платье и вдела в уши крупные серьги. Волосы завила в локоны и распустилапо плечам. Взяла с собой красивую коробку конфет и ровно в восемь часовотправилась в гости.

— И прошу тебя, Евгений, не высовывайся наулицу, — попросила она. — Ты пробуждаешь в женщинах нездоровыеинстинкты.

— Почему это нездоровые? — пробормотал Корнеев. —Как раз очень даже здоровые.

Калитка оказалась открыта, а Граков встретил ее на порогесвоего дома. Был он одет в мягкие брюки и трикотажную рубашку с треугольнымвырезом. В вырезе виднелся кусочек груди — гладкой и коричневой, словнодревесина. С первого же взгляда становилось ясно, что тело этого парняобтесывали шторма и самумы.

Крепкая фигура и крепкая рука, так же как и приветливаяулыбка, были атрибутами истинного путешественника. Он стоял на крыльце, ожидаягостей, с высоко поднятой головой, и казалось, что его овевает какой-то совсемдругой ветер, не здешний, богодуховский, с ленцой прочесывающий окрестный лес,а мощный, суровый ветрище, напоминающий об океанах и горах, упирающихся в самуюЛуну.

— Очень рад вас видеть, — сказал Граков и, заметносмягчив голос, добавил: — Лайма.

Наклонился к ее руке и легонько поцеловал. Онапочувствовала, как сердце неожиданно провалилось куда-то в живот, словно она накачелях взвилась в небо, а потом начала падать вниз, к земле.

Лайма подумала, что галантность — привилегия сильных людей.Мужчина, прошедший полсвета, не раз спасавшийся от смерти и спасавший других,умеющий держать в руках в равной степени и иголку с ниткой, и винтовку,неотразим в глазах женщины, когда проявляет галантность. По сравнению с нимсалонный красавчик, создавший свое тело на тренажерах, выглядит обыкновеннымкривлякой.

Войдя в гостиную с этой мыслью, Лайма первым делом бросилавзгляд на Анисимова, который уже был тут и разговаривал возле окна с ВенеройОстряковой. К Лайминому великому огорчению, он хорошо выглядел. Мужественно.Так писателю выглядеть вовсе не положено. Мастер художественного слова долженбыть хлипким, иметь дряблые трицепсы и нависающий над поясом штанов живот.«Вероятно, он пишет одну книгу в пятилетку, — решила Лайма. — А всеостальное время играет в гольф и катается на горных лыжах. И строит заборы».

Кроме Анисимова и Венеры, в комнате находился еще одиннезнакомый мужчина. «Дюнин или Чуприянов? — задала она себе вопрос. —Дизайнер или бизнесмен?» Решила, что бизнесмен, и не ошиблась.

Бизнесмена в нем выдавали глаза — равнодушные, как урептилии. Он был среднего роста, лет тридцати, довольно упитанный и при этомкакой-то рыхлый — словно старый плюшевый медведь, в котором свалялись опилки.Впрочем, когда Граков их познакомил, Лайма сразу заметила, как тот оживился.Вероятно, решил, так сказать, «тряхнуть опилками». Не зря еще на подходе онаметнула в него парочку своих коронных взглядов из-под ресниц, которые ее бывшийжених называл «испанскими кинжалами».

— Лайма, — протянул Чуприянов. — Имя, котороеласкает язык. Экзотическое…

— Ничего подобного, — улыбнулась она.

— Оно такое мягкое, такое сыпучее, как песок на берегуморя…

— О, это не дежурный комплимент, — заметила Венера,приблизившаяся к ним с бокалом в руке. — Это настоящая поэзия!

— У нее действительно зыбучее имя, — поддержалАнисимов, вытянув через трубочку почти весь коктейль за один присест.

— Так вы вдова? — уточнил на всякий случайЧуприянов, оглядывая ее всю, начиная с кончиков туфель и заканчивая локонами.Это могло бы выглядеть оскорбительным, не будь бизнесмен так искренен в своем кней интересе.

— Да, я одинока.

Чуприянов понизил голос и сказал так, чтобы слышала толькоона:

— Но это же неправильно!

Крокодил проголодался. В его желтых глазах зажегся охотничийазарт. С одной стороны, хорошо — этого Лайма и добивалась. Мужчина, увлеченныйженщиной, теряет над собой контроль. Что бы они там про себя ни плели — теряетбезусловно. Хотя бы на время, на час, на мгновение. Этого ей будет достаточнодля того, чтобы развеять подозрение или укрепиться в нем.

Граков, впрочем, тоже не оставлял Лайму без внимания. То идело он возвращался к ней, шутил, делился впечатлениями. Когда она обнаружилана столике его очки и повертела их в руках, он немедленно оказался рядом исказал с сожалением:

— Старею, теряю хватку. Хочу признаться вам еще в однойслабости. Купил приспособление для убоя комаров и на ночь вставил в розетку.Когда я дома, мне хочется чувствовать себя комфортно.

В другой раз он подошел, когда она отправила Чуприянова заминералкой и листала журнал, рекламировавший всякие элегаронные штучки —плееры, DVD, видеомагнитофоны, магнитолы. Вероятно, Гракову показалось, что ейскучно, и он поспешил исправить ситуацию:

— Вы меня дискредитируете как хозяина. Выглядите так,будто умираете от тоски. — Он отобрал у нее журнал и засунул его куда-топод крышку журнального столика.

Лайма оглядела гостей. Олег Бабушкин не пришел. Наверное,обкурился своих жутких папиросок и лежит, позеленевший, на кровати,галлюцинируя…

Егор Остряков, которого супруга на время выпустила из полязрения, сидел на маленьком диванчике, положив ногу на ногу, и придирчиворассматривал обстановку. У него был взгляд опытного тусовщика — не то чтобыскучающий, но какой-то невнимательный. В этом доме, в этом обществе его, всущности, ничто не интересовало по-настоящему. Но, во-первых, пойти сюда хотелаВенера. А во-вторых, отказывать такому человеку, как Граков, не очень-то умно.Мало ли, как там дальше жизнь сложится…

В центре гостиной стоял стол с закусками, чистые тарелки ибатарея бутылок с соками и водой. Бар находился отдельно и поражал своимбогатством. В конце концов мужчины столпились возле него и принялись обсуждатьмарки, выдержку и условия хранения драгоценных сортов вина. До тех пор, пока непришли Дюнины.

Лену Дюнину все здесь называли не иначе как Леночкой. Наряд«кавказской пленницы» она сменила на длинное платье с откровенным вырезом наспине и розой на поясе. Высокие каблуки добавили ей роста и изящества. Однаконичто не могло помочь этой женщине затмить собственного мужа.