Все это время Тони стоял у балконной двери — его лицовызывало в памяти жутковатую маску, оставшуюся от Дня всех святых. Пистолет45-го калибра был у него в руке. Я подошел, взял пакет и нетвердыми шагаминаправился к выходу, ожидая в любую секунду выстрела в спину. Но когда я открылдверь, я вдруг понял, как тогда на карнизе после четвертого поворота: моявозьмет.

Лениво-насмешливый голос Креосиера остановил меня на пороге:

— Уж не думаете ли вы всерьез, что кто-то мог клюнуть наэтот дешевый трюк с туалетом?

Я так и застыл с пакетом в руке, потом медленно повернулся.

— Что это значит?

— Я сказал, что никогда не жульничаю, и это правда. Вы,мистер Норрис, выиграли три вещи: деньги, свободу и мою жену. Первые две вы,будем считать, получили. За третьей вы можете заехать в окружной морг.

Я оцепенел, я таращился на него, не в силах вымолвить нислова, как будто меня оглушили невидимым молотком.

— Не думали же вы всерьез, что я вот так возьму и отдам еевам? — произнес он сочувственно. — Как можно. Деньги — да. Свободу — да. Марсию— нет. Но, как видите, никакого жульничества. Когда вы ее похороните…

Нет, я его не тронул. Пока. Это было впереди. Я шел прямо наТони, взиравшего на меня с праздным любопытством, и тут Кресснер сказал скучнымголосом:

— Можешь его застрелить.

Я швырнул пакет с деньгами. Удар получился сильный, ипришелся он точно в руку, державшую пистолет. Я ведь, когда двигался покарнизу, не напрягал кисти, а они у теннисистов развиты отменно. Пуля угодила вковер, и на какой-то миг я оказался хозяином положения.

Самым выразительным в облике Тони была его страхолюднаярожа. Я вырвал у него пистолет и хрястнул рукоятью по переносице. Он с выдохомосел.

Кресснер был уже в дверях, когда я выстрелил поверх егоплеча.

— Стоять, или я уложу вас на месте.

Долго раздумывать он не стал, а когда обернулся, улыбочкапресыщенного туриста успела несколько поблекнуть. Еще больше она поблекла,стоило ему увидеть распростертого на полу Тени, который захлебывалсясобственной кровью.

— Она жива, — поспешно сказал Кресснер. — Это я так, длякрасного словца, — добавил он с жалкой, заискивающей улыбкой.

— Совсем уже меня за идиота держите? — выжал я из себя.Голос стал какой-то бесцветный, мертвый. Оно и неудивительно. Марсия была моейжизнью, а этот мясник разделал ее, как какую-нибудь тушу.

Дрожащий палец Кресснера показал на пачки банкнот,валявшихся в нога у Тони.

— Это, — давился он, — это не деньги. Я дам вам сто… пятьсоттысяч. Миллион, а? Миллион в швейцарском банке? Или, если хотите…

— Предлагаю вам спор, — произнес я медленно, с расстановкой.

Он перевел взгляд с пистолета на мое лицо. — С-с…

— Спор, — повторил я. — Не пари. Самый что ни на естьобычный спор. Готов поспорить, что вы не обогнете это здание по карнизу.

Он побелел как полотно. Сейчас, подумал я, хлопнется вобморок.

— Вы… — просипел он.

— Вот мои условия, — сказал я все тем же мертвым голосом. —Сумеете пройти — вы свободны. Ну как?

— Нет, — просипел он. Глаза у него стали круглые.

— О'кей. — Я наставил на него пистолет.

— Нет! — воскликнул он, умоляюще простирая руки. — Нет! Ненадо! Я… хорошо. — Он облизнул губы.

Я сделал ему знак пистолетом, и он направился впереди меня кбалкону.

— Вы дрожите, — сказал я. — Это осложнит вам жизнь.

— Два миллиона. — Казалось, он так и будет теперь сипеть. —Два миллиона чистыми.

— Нет, — сказал я. — Ни два, ни десять. Но если сумеетепройти, я вас отпущу. Можете не сомневаться.

Спустя минуту он стоял на карнизе. Он был ниже меня ростом —из-за перил выглядывали только его глаза, в которых были страх и мольба, да ещепобледневшие пальцы, вцепившиеся в балконную решетку, точно тюремную.

— Ради Бога, — просипел он. — Все что угодно.

— Напрасно вы теряете время, — сказал я. — Лодыжки быстроустают.

Но он так и не двинулся с места, пока я не приставил к еголбу пистолет. Тогда он застонал и начал ощупью перемещаться вправо. Я взглянулна банковские часы — 11. 29.

Не верилось, что сможет дойти хотя бы до первого поворота.Он все больше стоял без движения, а если двигался, то как-то дерганно, сраскачкой. Полы его халата развевались в темноте.

В 12. 01, почти сорок пять минут назад, он завернул за угол.Там его подстерегал встречный ветер. Я напряг слух, ожидая услышать постепенноудаляющийся крик, но так и не услышал. Может, ветер стих. Помнится, идя покарнизу, я подумал о том, что ветер находился с ним в сговоре. А может, емупросто повезло. Может быть, в эту самую минуту он лежит пластом напротивоположном балконе, не в силах унять дрожь, и говорит себе: все, шагуотсюда не сделаю!

Хотя вообще-то он должен понимать, что стоит мне проникнутьв соседнюю квартиру и застукать его на балконе, — я пристрелю его как собаку.Кстати, о той стороне здания, интересно, как ему понравился этот голубь?

Не крик ли там послышался? Толком и не разберешь. Возможно,это ветер. Не важно. Световое табло на здании банка показывает 12. 44. Ещенемного подожду, и надо будет проникнуть в соседнюю квартиру — проверитьбалкон: а пока я сижу здесь, на балконе Кресснера, с пистолетом 45-го калибра.Вдруг произойдет невероятное и он появится из-за последнего поворота в своемразвевающемся халате?

Кресснер утверждал, что он никогда не жульничает. Про меняэтого не скажешь.

Они встретились случайно в баре аэропорта Кеннеди.

— Джимми? Джимми Маккэнн?

Сколько воды утекло после их последней встречи на выставке вАтланте! С тех пор Джимми несколько располнел, но был в отличной форме.

— Дик Моррисон?

— Точно. Здорово выглядишь. — Они пожали руки.

— Ты тоже, — сказал Маккэнн, но Моррисон знал, что этонеправда. Он слишком много работал, ел и курил.

— Кого-нибудь встречаешь, Джимми?

— Нет. Лечу в Майами на совещание.

— Все еще работаешь в фирме «Крэгер и Бартон»?