— Ты уничтожил свой мир!

— Но не один, — мягко возразил серафим. — То была война. Ты знаешь, ради чего она велась, брат.

— Не называй меня братом!

— Это ничего не изменит.

Пилат раздраженно помотал головой.

— На этот раз ты переступил черту, Падший. Никто не смеет забирать из Библиотеки книги. Ты знаешь это, как никто другой.

— Знаю, — кротко кивнул темный ангел.

— И чего тогда ожидал от меня? Что я отпущу тебя? Я здесь Бог, серафим. Это мои владения. Со мной не совладал никто из твоих собратьев, не совладать и тебе. Я вырву твои крылья, и скормлю их падальщикам.

— И выпьешь мою кровь?

— Нет, — с отвращением бросил Пилат. — Твоя кровь мерзка и ядовита, как у всех ангелов, хоть светлых, хоть падших.

— Ты слишком злобен, брат мой, — покачал головой серафим. — Когда-нибудь ты поймешь это. Что же касается книги — ты отпустишь меня. И ты мне поможешь.

— Это с какой же стати? — издевательски спросил Пилат.

Ободранный ведал любое прошлое и любое будущее. Но будущего ангелов он ведать не мог. Они не были живыми существами в полном смысле этого слова. Они существовали вне времени и вне пространств. Он любил обдирать им, самоуверенным созданиям, крылья, но будущего их не знал. Как и будущего тех, кто с ангелами связался.

Ему нравилась эта неопределенность. Иной неопределенности в его жизни не существовало.

— И это с какой же стати? — издевательски спросил ангела Пилат.

— Я предложу тебе в обмен то, от чего ты не сможешь отказаться. То, ради чего ты склонишься предо мной на колени, и сам пообещаешь все, что имеется в твоем распоряжении. Вот только мне не нужно ничего, брат мой. Только книга, необходимое заклинание и дверь в определенный мир.

— Не смогу отказаться? Ты, верно, обезумел, серафим. Что можешь ты предложить мне, такого, чего у меня нет, властелина башни миров, что описывает всю их историю?

— Разум и шкуры для наших братьев, — тихо произнес ангел.

Пилат застыл. Замер, не в силах издать ни звука. Замолк, неспособный пошевелиться от нахлынувшего чувства надежды. Она ожгла его сквозь старую рану, что рубцевалась больше тысячи лет, но несла отголоски боли до сих пор.

— Шкуры, чтобы укрыться. Разум, чтобы, наконец, жить. Пусть не так, как раньше. Но все же мыслить и жить. Ты не ослышался, Пилат — в моих силах это исполнить. Все в мирах взаимосвязано. Не только мы с тобой, но связаны и события. Мое искупление в тебе и твоем легионе. И в нем тоже.

Ангел мягко положил ладони на плечи сидящему в коляске подростку.

Пилат молчал. Ему нечего было сказать. Он и не хотел говорить. Он боялся, что его слова разрушат возникшую в нем надежду.

— Так как? Моя цена тебя устраивает? — спросил ангел.

Пилат вперился в него взглядом.

— Клянись! Клянись, крылатый, что сможешь исполнить то, о чем говоришь! Клянись Им!

— Клянусь. Клянусь Отцом нашим, Пилат, что верну твоему легиону обещанное.

Пилат опустился перед ангелом на одно колено, и склонил голову. Унижение претило ему, но ради легиона он мог пойти на всё. И пожертвовать всем.

Ангел имел над ним власть. Впервые за тысячи лет кто-то приобрел власть над ним, Пилатом Изуба.

— Бери книгу, ангел. Любые книги. Я прочту тебе любые заклятья, какие только пожелаешь. Я буду обязан тебе вечность, серафим. Только исполни обещанное.

Темный ангел обошел коляску, и встал рядом с Пилатом, водрузив ему на голову руки, сжав мертвую шерсть.

Впервые в своей послесмертной жизни Пилат Изуба ощутил тепло. Ему вдруг стало спокойно. Спокойно и хорошо. Горячие ладони гладили его мертвую плоть. И душевные раны, которые время лишь бередило, немного отступили.

— Встань, брат. Не стоит тебе стоять на коленях. Тем более передо мной. Все это слова — ты ведь и сам знаешь. Мне не нужен твой долг, не нужна и власть над тобой. Мы закончим с тобой это дело, и я уйду. Есть тысячи других миров, где я нужен. Ради таких, как он — потерянных и никому не нужных.

Он взял книгу, и погладил её переплет.

— Я не самовлюблен и не бездушен, Пилат. Я чувствую, как ты ненавидишь меня. Твоя ненависть пройдет, требуется лишь время. А сейчас давай закончим. Ты исполнишь свою часть обещания, а я свою.

Пилат помолчал. Не потому, что раздумывал. Он прислушивался к своим ощущениям. Он понял, как ему хочется, чтобы ангел прикоснулся к нему снова.

За этим осознанием его злоба на серафима исчезла.

— Скажи, Демьен, будет ли мне искупление?

Любой из тех ангелов, кого он выбрасывал в другие миры, ответил бы утвердительно. Они верили в свое понятие добра столь фанатично, что их слова давно стали протухшими и лживыми.

Демьен же лишь покачал головой.

— Я не знаю, Пилат. Мне неведомо будущее. Думаю, ты уже сам понял: искупление требуется только нам самим. И мы даже не знаем, кто мы такие для наших творцов, и помнят ли они вообще о нас.

Пилат вдруг ощутил к ангелу жалость. Единственный, кто встал на путь поиска самого себя, Демьен никогда не будет иметь дома. Он будет искать его, но никогда не найдет. Его удел — жить чужим среди сотен миров, смиряясь с мимолетностью времени, не властного над ним.

Впрочем, ангелы смертны. Просто никто не знает, куда они попадают после неё.

— Что ж, говори, серафим. Что мне нужно сделать?

— В этой книге есть нужное заклинание. Так в ней написано. Но на самом деле оно не полное. В нем не хватает нескольких слов, очень важных. Их знаешь ты. Я прочту заклинание, ты дополнишь его. После чего откроешь для Рекса проход.

— И все?

— И все. Больше мне от тебя ничего не нужно.

***

Я совсем ничего не понял. Или не успел, или не смог.

Пилат вытянул руку, и передо мной из ниоткуда возникла дверь. Сияющая, белая. Её свет разогнал сумрак тесного коридора.

Певучим языком, так похожим на тот, каким уже пользовался Демьен, Пилат прочел заклинание, и дверь открылась.

Дем взял у меня с коленей книгу, и принялся вслух читать, положив мне на плечо руку. Пилат, удерживая мое второе плечо, фоном плел еще одно заклинание, вторя словам Демьена.

Я не чувствовал ничего. Во мне ничего не менялось, не менялось ничего и вокруг. Я попытался разглядеть что-нибудь за дверью, но свет в дверном проеме оказался слишком ярким.

— Прощай, Рекс, — сказал вдруг Дем. Оказывается,