– А чесаться задней лапой за ухом? – спросиля. – А говоришь!.. К тому же только красивая, а ты – умный.

Свенильда присела в сторонке от единорога, стараясь неприближаться близко, мы с вороном видели как она раздвинули куст, там оказалсяширокий мешок, набитый доверху, и она с упоением начала перебирать золотыеукрашения.

Ворон спросил недоверчиво:

– А разве тебе не красивую надо?

– Из-за красивых уже не бьются.

– Что, мужчины так измельчали?

– Да нет, женщины покрупнели.

– А если и она...

Я фыркнул:

– Да ты посмотри! Видишь, откуда у нее ноги растут?

Ворон посмотрел угрюмо:

– Как у всех. Из задницы.

– От клюва, – поправил я. – Еще говорят: отушей, от шеи, от зубов. А если даже из задницы, то какой!.. Она ж ее носитвпереди себя как плакат с предвыборным лозунгом.

Я говорил и говорил, утешал, а у самого оставалось тягостноеощущение вины, предчувствие, что мудрая птица каркает то, что написано крупнымибуквами, что видно даже мне, мужчине и варвару. Если женщина во что-товцепится, то ее хватке позавидует английский бульдог. Даже, если она из башникартинно машет вослед платочком. А если еще и вот так с разворота ногой вчелюсть... не могу забыть того оч-ч-чень женского зрелища, то вовсе, гм,вовсе...

Но с другой стороны, не по-мужски сдаваться вот так без боя.Ни один настоящий мужчина без сопротивления не откажется ни от вороны, ни отсобаки ради даже лучшей из женщин. А тут не простая собака, а настоящий гордыйволк! А женщина, хоть и красивая, не спорю, но все же ногой, с разворота...

Свенильда, красиво сидя на корточках, примеряла на лоб обручс синими камешками по ободку и желтыми позвякивающими висюльками. На коленях унее лежала целая горка золотых украшений.

Пошатываясь, я поднялся, развел и напряг руки. Тяжелые глыбымускулов тянули к земле, сердце колотилось как у зайца. Ноги подрагивали, ячувствовал как волны ходят по огромному телу, суставы скрипели как у ревматика,живот запал, почти прилип к позвоночнику. Я с изумлением ощутил, что жутко хочуесть, а когда нажрусь до одурения, силы вернутся, я снова буду все тем женастоящим мужчиной. Хоть и побитым, но...

Впрочем, за битого не зря двух небитых дают.

Свенильда подняла смеющееся лицо:

– Как красиво! Ты собрал самое красивое!

Я смотрел сверху, нависая как могучая грозовая туча:

– Я? Не помню. Скорее всего, это ворон насовал в мешок.Его вкусы!.. Если нравится, одень.

Ее щеки зарделись как утреннее небо на восходе солнце:

– Мой лорд! Это очень дорогой обруч.

– Одень, – велел я, стараясь чтобы голос звучалтак, как должен звучать у мужчины и лорда. – Тебе в самом деле к лицу.Прими в подарок.

Она распахнула огромные синие глаза в непритворном испуге:

– Мой лорд! Я не могу этого принять!

– Почему?

– Ну... просто так...

– Женщинам всегда дарят просто так, – ответил янапыщенно, хотя знал, что вру как сивый мерин. – Просто за твою красоту.

– Мой лорд, вы слишком добры и великодушны... Если я исмогу принять, то лишь как аванс за свою верную и безупречную службу вам, висполнении всех желаний и прихотей, в том числе подспудных и неосознанных... Ахмой лорд! Возьми меня...

– С собой? – спросил я подозрительно.

Она проворковала с нежным упреком:

– Нет, сейчас!

Я оглянулся на ворона. Тот пробурчал:

– Помню, прижал Адам Еву к дереву. Ева пищит, деревотрещит... С тех пор и пошло, пошло, пошло...

Он вздохнул, отвернулся, да еще и голову сунул под крыло,чтобы ничего не видеть и не слышать. Мне стало неловко, хоть ворон вроде бы ине похож на чеховскую собаку, сказал громко с надменностью в голосе:

– Никаких авансов, Свенильда! Я лорд или не лорд? Вот илордствую. И серьги нацепи. У тебя ж дырки там в ушах, палец пролезет...Монисто нацепи. Ну, колье!

Ожерелье она одела уже не радостно, а как-то испуганно,съежившись, глаза потемнели, а зрачки расширились. Я обошел ее вокруг, голодгрызет внутренности, я чувствовал злость и раздражение, осмотрел как породистуюкозу, распорядился:

– Прекрасно! Теперь дуй обратно. В казарму.

– Мой лорд!

– Лорд, лорд, – согласился я. – Жди меня вэтой... То бишь, корпусе спутниц.

– Мой лорд...

– Я сказал, – закончил я, не помня как это звучитпо латыни,

Я смутно беспокоился, как же она уедет, но ее конь оказалсяпо ту сторону орешника. Несмотря на подавленность такими дорогими подарками,явно за них что-то да возжелаю особенное, что даже в корпусе спутниц непреподают, она сумела все же свистнуть так, что у меня зазвенело в голове,будто ударили в большой медный котел.

Конь выскочил бодро и играючи, Свенильда запрыгнула в седло,бледно улыбнулась мне, но я сделал строгое лицо. Ее изящные ножки ткнули подконское брюхо, конь всхрапнул оскорблено, взвился на дыбы и красиво помолотилпо воздуху передними зубами.

Затем дробный затихающий перестук копыт, в солнечных лучахкрасиво блестели золотые волосы, ветер завивал волнами почти так же красиво,как конские хвост и гриву, затем дробный стук копыт затих, а всадница исчезлаза далекими деревьями.

Я вздрогнул на хриплого голоса над ухом:

– А все-таки красивая...

– А, черт! Не подкрадывайся так тихо.

– Это я тихо? У вас, у людей, женщины тоже красивые...издали, да?

– Верно, – вздохнул я. – И когда молчат иулыбаются издали. А когда раскроет рот... ну, сразу видно, что за фея. Тыуверен, что волк уже не вернется?

Ворон переступил с ноги на ногу, вздохнул горестно, но вглаза почему-то старался не смотреть:

– Ну, я взял на себя некую вольность... Хоть и не люблюэтого хыщника, грубый он какой-то, да и вообще... Серость не люблю, а он так ивовсе черность!

Я потребовал:

– Какую ты взял вольность?

– Посоветовал ему не спешить, – вздохнулворон. – Эх, погубит меня когда-нибудь моя доброта! Это ж и золотишком сним придется поделиться хоть жменькой.

Сзади послышалось частое дыхание. Я резко обернулся. Волкстоял в трех шагах, пасть распахнул то ли от быстрого бега, то ли улыбался вовсю волчью пасть. Длинные белые зубы уже не казались страшными, а розовый языквысунул как большая собака.