Я раскинул руки, волк встал на задние лапы, я прижал его кгруди, чувствуя запах шерсти, чувствуя его уходящий страх. Ворон уже улетел кмешку, копался там и ворчал, что самое красивое отдал просто женщине, отдалпросто за так, даже не за услуги хоть какого-то рода.

Дурная птица не понимает, что я отделался малой кровью. Ледивдвое могла бы съесть, но дурак на то он дурак и есть...

Костер вспыхнул жаркий, я едва успел отодвинуться, как вспину уже тыкало твердым. Оглянулся, это волк держал в пасти мой богатырскийлук. Как он снял с седельного крюка, не перепугав рогатого коня, я спрашиватьне стал, есть больно хотелось, но вообще-то будет жаль, если волка забодают,или он сам грызанет моего рогоносца.

Дрожащими руками я набросил петлю на выемку, натянул лук, чувствуякак трещат мои голодные мышцы. Волк потянул носом:

– Я чую струю с очень хорошим запахом...

– Где?

– Вон там куст боярышника!.. Чуть левее... за тойветкой, что касается земли, двое толстых зайцев грызут траву.

Я схватил лук, огляделся:

– Где?

– За кустом...

– Боярышника, – прервал я рассерженно. – Тыне умничай, я тебе не ботанист. Для меня есть трава, кусты и деревья. За какимкустом?

– Эх, серость, – сказал волк укоряюще, –родную природу не знать... Иди за мной. Только я не побегу, зайцы шустрее. Да изапах мой учуют раньше. А от тебя хоть и несет за версту вовсе непотребным,зато зайцы здесь человеконепуганые.

Ворон завозился на дереве, каркнул:

– Мне сверху видно, что во-о-он там прошел олень сразус двумя свенильдами... Тьфу, спутницами. Молодой дурак, сочный, весь в мышцах.Вкусный, небось. Ага, вон его роги... ну, пусть рога, только бы завалитьрогоносца на обед! А еще лучше – спутницу. Они слаще...

Волк сказал тихо:

– Не слушай этого сластолюбца. Лучше заяц в кустах, чемолень за кустами. Надежнее.

– Какой же ты романтик, – укорил я шепотом, но ужепригнулся и шел за ним крадучись. Стрела лежала на дуге лука, я чувствовалкончиками пальцев жесткую топорщистось лебяжьего пера.

Волк остановился в странной позе, вытянув шею и держа ввоздухе переднюю лапу. Нос его был вытянут в сторону куста с мелкими листиками.Потом, видимо опасаясь моей криворукости, плюхнулся оземь и прикрыл головулапами.

Я начал различать хруст, между зелеными ветками мелькнулосерое. Мои пальцы сами оттянули тетиву к уху, я сделал поправку нанесуществующий ветер, тетива звонко щелкнула по кожаной рукавичке.

Стрела бесшумно скользнула между веток, не потревожив нилистика. За кустами заверещало. От моих ног метнулась серая тень, ветвизатрещали, волк исчез.

Выждав некоторое время, я проломился через заросли. Мордойвлез в паутину, ощутил как через губу побежал перепуганный паук. Кое-какпосдирал липкие нити с комочками запеленутых в коконы мух. На той сторонеполянки толстый заяц уже перестал подпрыгивать, красиво вытянул ноги, показываятолстое жирное пузо.

Кусты затрещали, высунулась морда волка со втором зайцем впасти. Желтые глаза смеялись. Бросив мне под ноги, прорычал:

– Дурак, метнулся не в ту сторону... Ну, я таких ошибокне прощаю.

Из пасти падали тягучие красные капли. Я подобрал зайцев,ноги мои дрожали от нетерпения, а в животе скреблось и бросалось на ребра.

Ворон каркнул довольно:

– Молодые зайцы! Самые вкусные... Переломи ему лапу! Нупереломи!

Волк поморщился:

– Как ты любишь глумиться над павшими...

Я переломил, молоденькие косточки вкусно хрустнули, ещепочти хрящики, а не старые обизвествленные кости. Колени толстые, шея короткаяи толстая, просто барчук, а не заяц, Не снимая шкуры, я тщательно выпотрошил,отрезал лапки и стянул шкур, начиная от задних лап, выворачивая кожу как чулки.Надо было бы сперва счистить сгустившуюся под кожей кровь, снять пленки,которыми заяц покрыл как сосиська, а уж потом отрубить голову и передние лапы,но в животе раздавались раскаты грома, там уже вспыхивали невидимые молнии, ячувствовал их злые укусы, потому побыстрее развел костер, торопливо натернежное тельце солью, насадил на вертел, дальше пусть следят ворон с волком, асам точно так же подготовил второго: на прут и над углями костра.

Волк простонал:

– Пора... Ну, давайте уже есть!.. Ну что вы какие-тостранные...

– Терпи, – каркнул ворон. – Пост – это властьдуха над телом.

– Сам постись, – огрызнулся волк. – Мненельзя, я – романтик.

Оба не отрывая глаз, вытягивали головы, завороженные видомподрумяненной корочки, еще толстой и жирной, что пузырилась множествомкрохотных фонтанчиков сока. Запах пошел мощный, провоцирующий, я чувствовал каквнутри меня озверевший желудок с голодным воем кидается на ребра, кусает,пытается выбраться наружу и броситься на сладкую добычу.

– Сейчас, – проговорил я, борясь с собой, –вот только корочка чуть поджарится... чтобы хрустела... а то мягковата...

Оба завопили в один голос, романтик и скептик:

– Мужчина не должон перебирать! Мужчина жреть и сырое!

Дрожащими руками я сдернул горячие тушки с вертела...

Потом, осоловевшие от сытости, хотя что пара зайцев на троихмужчин, мы долго сидели у костра, отдувались. Вокруг нас белело то, что можнобыло принять за обрезки ногтей с пальчиков младенца. Это было все, что осталосьот костей, в которых мы все трое искали сладкий костный мозг.

Волк посмотрел по сторонам, зачем-то оглянулся натреугольный темный вход, прорычал с тоскливым завыванием в голосе:

– А может... остаться?

– Как? – не понял я.

– Да просто остаться. Как остался этот... Думаешь, онтак и родился чудищем? Нет, сперва явно рыскал по свету в поисках кладов, а тои вовсе – славы, чести, доблести и геройства. Но отыскал эту пещеру, убилхозяина, а сокровища пожалел выносить на яркий свет да на непотребных девок тратить...

Ворон каркнул, явно меня защищая:

– А если на потребных?

Волк оскалил клыки, даже не снизошел до ответа пернатости, амне сказал уже вовсе с просящей ноткой:

– А тут все в целости! Ничто не уйдет. А там всепрогудишь, я ж вижу из какого ты племени!.. Бархатом дорогу устелить, самыйдорогой шелк на онучи, лошадей шампанским, ведром заморского вина навоз с сапогсмыть... А через неделю опять голяк голяком!

Я посмотрел в упор:

– Ты в самом деле такое хочешь? Ну, в пещере,жить-поживать и добро наживать?